Гайра Веселая - Судьба и книги Артема Веселого
[1. Фамилия неизвестна.]
8. Теперь я опишу виданный мною бой кровавый Кочубея[12] 19 и 20 июля 1918 года под Кореновкой, когда отступали из-под Ростова. Сорокин[13] остался на Тимашевке, а Кочубей ушел на Ново-Корсунскую и через Дядьковскую вышел в тыл к кадетам и перерубил страшную массу офицеров. Если бы не товарищ Кочубей, сразу бы отрезали всю XI армию.
1. Шевченко Василий Федотович.
4. В бою под станицей Полтавской Кубанской области в 1918 году, 7 февраля, в бою под Тимашевкой Кубанской области, в бою под станицей Копанской Кубанской области — 1918 г. В боях под станицей Великокняжеской в 1919 году в 3-м Крестьянском полку, под станицей Торговой, под селом Соленое Займище 2-й Кавдивизион 34 стрелковой дивизии — 5 октября 1919 г.
6. По прибытии домой нашел свою семью выгнанной из дома только в одних рубашках, на квартире. Все было до основания разграблено.
7. За время похода через калмыцкую степь пришлось много поголодать, питаться приходилось дохлой кониной, переносить холод, т. к. одежды не было […] Мы пришли в город Черный Яр голодные и холодные.
8. В 1918 году Таманская армия вся состояла из бойцов, способных на любой подвиг, особенно это замечалось в наших вождях и командирах, которые, командуя нами, всегда находились впереди цепи и поддерживали дух каждого бойца. 3 июля 1920 года. Ст. Полтавская».
После поездки на Дон и Кубань агитпоезд «Красный казак» был передан в распоряжение Украинского ЦИКа.
Летом Николай Кочкуров оказался в Москве.
Редактор газеты «Гудок» Н. И. Смирнов, знакомый с ним по совместной работе в «Приволжской правде», привлек его к сотрудничеству в «Гудке». Сам редактор был деятельным сторонником продвижения в рабочую среду «газеты без бумаги», опубликовал статью «Опыт „Гудка“ в постановке устной газеты».
Из воспоминаний Анатолия Глебова
С осени 1920 года Артем жил у меня в «Савойе» [общежитие сотрудников Наркоминдела], а работал в «Гудке», железнодорожной газете, начавшей выходить весной того года. Работа у него была очень своеобразная: он числился «зазывалой» в созданной при «Гудке» устной газете (распространенная в ту пору форма агитпропработы).
Надо было его видеть той зимой! Вывернутый наружу полушубок огненно-рыжей шерсти и без рукавов, туго подпоясанный военным ремнем. Полученная по ордеру черная папаха, номера на три меньше его огромной головы, лопнувшая на затылке клином. Какая-то сердобольная женская рука вшила в клин кусок бордового шелка […] В довершение всего обладатель этого диковинного наряда не расставался с барабаном, носимым на перевязи.
Бывало, ночью на пустой и немой Рождественке раздавалась сухая барабанная дробь. Это Артем будил швейцара отеля. Излишне говорить, что администрация «Савойи» (одно из самых относительно чопорных общежитий Москвы в те годы) […] не уставала ставить передо мной вопрос о незаконности его проживания тут и в конце концов добилась своего — выселила 7.
Кочкуров работал в газете не только «зазывалой», он печатал в «Гудке» репортажи.
«Устный Гудок» В Александровских мастерскихВ понедельник 27 декабря в главных мастерских Александровской дороги был прочитан очередной (4-й) номер «Устного гудка» […]
На этот раз номер специальный, съездовский […]
Слушают с вниманием.
Глубокое впечатление производит на слушателей сказанные тов. Калининым на съезде слова о памяти погибших борцов.
Чтение прерывается, все встают и обнажают головы, оркестр из рабочих исполняет похоронный марш…
Большой интерес вызывают диаграммы и карты об электрификации России. Из рядов слышатся замечания и не совсем уверенные, и торжествующие и радостные:
— Вот тогда заживем!
— Можа, и работать-то по два часа в день придется.
— Эх-ба!
В текст чтения через небольшие промежутки вкраплены диаграммы, картины, рисунки, карикатуры, подающиеся на экран посредством волшебного фонаря […]
Читаются последние известия […]
Кончилось. Вместе с клубами пара из дверей столовой выкатываются разгоряченные люди. На ходу застегиваются, подпоясываются, надвигают глубже шапки […]
Обмениваются впечатлениями. Говорят несуразно и нескладно — без привычки-то.
— Оно, лестричество-то и в крестьянстве подмога.
— Молись Богу, ложись спать! […]
А на другой день в редакционном ящике в столовке десятки писем, написанных коряво, неумело, но от души.
За «Устный Гудок» спасибо говорят 8.
После того, как Кочкурова выселили из гостиницы, кров ему предоставили в общежитии Пролеткульта.
Пролеткульт со своими студиями располагался близ Арбатской площади в здании своеобразной архитектуры; этот дом известен москвичам как особняк фабрикантов Морозовых. Среди разных студий Пролеткульта — театральной, художественной, музыкальной — самой многочисленной была литературная студия.
«Начинающих авторов — рабочих, красноармейцев — обучали в ней технике стихосложения, истории и теории литературы. Здесь регулярно проводились поэтические вчера, встречи, литературные собеседования.
Некоторые из поэтов подолгу жили в подсобных помещениях морозовского особняка» 9.
У Николая Кочкурова знакомство с Пролеткультом было давним. В общежитии он сразу стал своим, организовал коммуну из пролеткультовцев, о которой сообщал в одном письме: «Живем шикарно».
«Зима 1921 года. Пустынный, темный Кузнецкий мост, — вспоминал Анатолий Глебов, — мы идем с Артемом часов в десять вечера вниз, к Петровке. Редкие, спешащие прохожие. Снег, метель. Артем уезжает в Поволжье, где свирепствует голод, и уговаривает меня ехать с ним. Но у меня в кармане уже лежит назначение в Турцию…» 10
В голодной Самаре интеллигенция пыталась спасти жителей от отчаяния, одичания в нечеловеческих условиях. В бывшем кинотеатре «Олимп», ставшим клубом имени Карла Маркса, Пролеткультом устраивались бесплатные вечера для населения. Члены ЛИТО (Литературное объединение) читали доклады о творчестве Лермонтова, Горького и других писателей. Давались небольшие концерты. Балетная студия объявила набор детей и подростков — с 8 до 18 лет.
На Трубочном заводе имелась музыкально-вокальная студия с секциями фортепиано, скрипки, виолончели, хорового пения.
