Вильфрид Штрик-Штрикфельдт - Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение
Несколько часов полёта – и я был в Берлине. (С самолета русские просторы кажутся не такими огромными!)
В Берлине мне сообщили, что Розенберг неожиданно должен был куда-то выехать. Поэтому меня приняли два руководящих сотрудника министерства. Думпф присутствовал при разговоре.
Голод? – Смертность от голода, конечно, возможна. Но, само собой разумеется, о предумышленном убийстве никто не думает.
Колонизация? – Да! Но взгляды еще сильно расходятся, насколько широко следует ее осуществлять.
Колхозы? – Сперва следует сохранить коллективное землепользование: во время войны нельзя решаться на эксперимент с возвратом к частному хозяйствованию, иначе было бы поставлено на карту снабжение армии и немецкого народа. Кроме того, нужно же ведь выгадать землю и для немецких крестьянских дворов на Востоке.
А впрочем, между министерствами (а в особенности между СС и Розенбергом) еще много расхождений во мнениях. Приведенные объяснения не могут быть, поэтому, обязательными и предназначены лишь для личной информации фельдмаршала. Политические цели не до конца разработаны. Они будут еще обсуждаться с фюрером. Это вкратце то, что министр через меня хотел бы передать фельдмаршалу.
В заключение один из моих собеседников подчеркнул, что Имперское министерство по делам занятых восточных областей старается вести реалистическую политику. Фантазии, измышленные СС и некоторыми другими инстанциями, исчезнут, бесспорно, как дурной сон, в свете действительности и под влиянием требований действующей армии. Министр намерен выступать в пользу хорошего отношения к гражданскому населению и военнопленным.
Обе берлинских чиновника, со своей стороны, постарались использовать встречу со мной, чтобы расспросить о моих впечатлениях в оккупированных областях. Я рассказал о чрезвычайной нужде населения, особенно же военнопленных, и подчеркнул, что изменение обстановки в желательную сторону может быть достигнуто только проведением политики, приемлемой для населения.
Приземлившись в главном штабе фронта в Борисове, я почувствовал облегчение. Мои начальники были потрясены моим докладом, но успокоились на мысли, что и Берлин волей-неволей когда-то должен будет образумиться.
– В начале победоносного похода почти никто не склонен верить в возможность поражения по собственной вине. Но когда побед больше не будет, все они станут раскаиваться, – сказал майор фон Шак.
Политические посетители в штабе группы армий «Центр»
В штабе группы армий «Центр» каждый контакт с различными государственными инстанциями рейха использовался для того, чтобы постараться добиться изменения политической концепции. Хорошую возможность для этого, казалось, предоставляло посещение Гитлером штаба фронта, запланированное на первые дни августа, через семь недель после начала войны с Советским Союзом.
У Бока была четкая оперативная концепция: либо до наступления зимы взять Москву, либо укрепить позиции на подступах к Москве и держать их до весны. Наступление на Москву требовало стягивания всех наличных сил на участке группы армий «Центр» и временного пренебрежения другими оперативными целями на широком фронте от Балтики до Черного моря.
Осуществление этой концепции требовало обеспеченного тыла, а отсюда, если и не окончательного решения политических проблем, то, по меньшей мере, отказа от практиковавшихся до сих пор методов бесчеловечного обращения с гражданским населением, с перебежчиками и военнопленными.
Капитану Шмидту и мне было поручено составить на эту тему докладную записку, которая была затем переработана Герсдорфом и генерал-майором Хеннингом фон Треско, начальником оперативного отдела штаба фронта. Бок хотел даже, чтобы Гитлер выслушал Шмидта и меня. Мы, благодаря кругу своих обязанностей, многое видели и знали, а потому должны были получить возможность непосредственно доложить и обосновать наши соображения и предложения. Эта деталь, возможно и неважная сама по себе, характерна для духа, царившего в нашем главном штабе.
Так и сидели мы со Шмидтом, во время посещения Гитлера, в напряженном ожидании. Мы должны были быть готовыми к докладу в любое время. Около двух часов ночи Герсдорф отпустил нас спать, сказав, что доклад наш не понадобится.
На следующее утро Гитлер покидал наш главный штаб, и все офицеры должны были прийти на его проводы в парк. Когда мы собрались, появился какой-то подполковник, потребовавший у присутствующих сдать фотокамеры и оружие. Какое неслыханное требование, предъявленное верховным главнокомандующим к своим офицерам, находящимся на фронте! Ряды тотчас же поредели.
У меня не было с собой пистолета, и потому я решил ждать Гитлера, чтобы при приближении его машины, вопреки всему, передать нашу докладную записку. Вооруженные до зубов телохранители заграждали автомобиль Гитлера, подойти к нему было невозможно, и я стоял, как окаменевший, когда Гитлер, с землисто-серым лицом, медленно проезжал мимо меня.
Через несколько недель после перехода штаба группы армий «Центр» из Борисова в Красный Бор, под Смоленском, сообщил о своем предстоящем приезде министр пропаганды Геббельс. Как будто бы открывалась возможность проинформировать влиятельного члена правительства о происходящем на оккупированной территории и о политических проблемах войны.
Фельдмаршал фон Бок, его начальник штаба Грейфенберг, а также Треско и Герсдорф намеревались поговорить с Геббельсом со всей откровенностью. Говорили, что именно Геббельс интересуется восточно-политической проблематикой и не скрывает своего отрицательного отношения к установкам Розенберга. Представитель министерства пропаганды намекал, что Геббельс составил меморандум, набросав в нем широко задуманную программу для «новой России» с целью привлечь народы России к политике Новой Европы под лозунгом «Свобода и равноправие».
Была установлена директива для разговора с Геббельсом: никакой лишней политики – только в рамках совершенно необходимого с военной точки зрения. Главная мысль фельдмаршала и его старших офицеров была, что невозможно держать 70 миллионов населения лишь силой и что восстание этих людей может создать огромную опасность для фронта. Мне поручено было набросать меморандум, из которого впоследствии вырос мой доклад о «русском человеке».
Мое главное утверждение гласило, что у нас есть, собственно, только две альтернативы:
– или мы привлечем население на свою сторону (военное командование считает это абсолютно необходимым);
– или мы не привлечем его (при продолжении нашего сегодняшнего к нему отношения).
