Петр Каратыгин - Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879
Это сближение молодых людей с самой юности имело отчасти и хорошую свою сторону: оно давало возможность узнавать короче нравственные качества друг друга. Чтобы узнать человека, говорят, надобно съесть с ним три пуда соли; тут, конечно, во время своего воспитания им удавалось изведать на опыте эту пословицу, и в то патриархальное время в нашем закулисном мире много составлялось удачных и, более или менее, счастливых союзов. Вместе учились, вместе молились в церкви, чуть не из одной чашки ели; как же тут не узнать человека… Тут уж маски не наденешь, все на лицо. Другие времена, другие правы. Согласен, что современное просвещение не может допустит такое рискованное сближение двух полов, но я говорю о нашем допотопном времени, т. е. за 16 лет до наводнения.
Нынче редко услышишь, чтобы воспитанник и воспитанница, по выходе из театрального училища, соединились законным браком, но тогда это дело было почти обычное. Выбор подруги жизни из своего круга имеет важное влияние на судьбу сценического артиста. Тут жена помощница мужу не по одним хозяйственным занятиям. Если который нибудь из них имеет более таланта, в таком случае, он, или она, может дать добрый, умный совет, откровенно указать на недостатки и ошибки другого; если же дарования их равносильны, тут соревнование может служить им еще к большим успехам и развитию своих способностей. Но если артист изберет жену из другой среды, их взгляды, воспитание и положение в обществе производят разноголосицу в супружеской гармонии. Предположим, например, что муж — чиновник, а жена актриса, певица или танцорка; ежедневные их занятия по службе постоянно разделяют чету: муж поутру в департаменте, жена — на репетиции; вечером муж остается работать дома, а жена отправляется в спектакль и они постоянно бывают разлучены… И много бы можно было привести примеров неудобства подобных браков. Конечно, пример не доказательство и нет правила без исключения. Случается и так: у мужа артиста большой талант, а у жены никакого, или наоборот: жена — знаменитая артистка, а муж — совершенная бездарность, тут дирекция или даже антрепренер, из уважения или снисхождении к одному, поневоле терпит на службе другого, хотя и в ущерб своим выгодам. Таковых супружеств случалось мне знать не на одном нашем русском театре. Но обратимся к первой поре поступления моего в Театральное училище.
Я поступил вначале в танцевальный класс балетмейстера Дидло; но до тех пор, пока этот верховный жрец хореографического искусства обратит свое внимание на неофита, следовало ему пройти элементарную подготовку под ферулой одного из старших воспитанников. Не изгладились из моей памяти и теперь еще эти зимние утренники: разбудят нас, бывало, спозаранку, часов в шесть, и изволь, натощак, отправляться в холодную танцевальную залу расправлять со сна свои косточки: становишься у длинных деревянных шестов, приделанных к четырем стенам, и, держась за них, откалываешь свои обычные батманы, ронджамбы и прочие балетные хитрости. На конце огромной залы мелькает сальная свечка; взглянешь в окно — тьма кромешная: кое-где на улице виднеется тусклый фонарь, а в зале раздается мерный стук палки репетитора и в такт ей отвечают два или три десятка ног будущих фигурантов… Бывало, сон клонит и, держась за палку, задремлешь, как петух на нашесте, но неусыпный репетитор взбодрит тебя толчком под бок, и послушная нога начнет опять, как ветряная мельница, отмахивать свою обычную работу… Но вот наступило утро. В 11 часов какой-то дребезжащий стук экипажа вдруг раздался под воротами… «M-r Дидло! Дидло приехал!» закричало все народонаселение Театрального училища. Сам олимпийский громовержец не мог бы нагнать большого страха на слабых смертных своим появлением!.. Дверь с шумом растворяется и, в шляпе на затылке, в шинели, спущенной с плеч, входит грозный балетмейстер…
При одном взгляде на него, у учеников и учениц душа уходила в пятки и дрожь пробегала по всему телу. Все вытянулись в струнку, поклонились ему и старший класс отправился за ним в учебную залу. Я со прахом смотрел в щелку из дверей. Вдруг раздается крик: «Новенькие! ступайте к г. Дидло!» (новенькими назывались новобранцы, поступившие в школу). Нас было человек пять, которых следовало представить ему на смотр… Мы со страхом и трепетом подошли, поклонились ему и стали в шеренгу; дошла очередь и до меня: ему назвали мою фамилию. Отец и мать мои были, конечно, ему известны и он милостиво потрепал меня по щеке, перещупал бока, коленки, осмотрел ноги, плечи и нашел, что я хорошо сложен для танцора. Грозному балетмейстеру подали его длинную палку, тяжеловесный жезл его деспотизма; мы новички, стали к сторонке и Дидло начал свой обычный класс. Тут я увидел воочию, как он был легок на ногу и как тяжел на руку. В ком больше находил он способностей, на того больше обращал и внимания и щедрее наделял колотушками. Синяки часто служили знаками отличия будущих танцоров. Малейшая неловкость или непонятливость сопровождалась тычком, пинком пли пощечиной.
В числе любимых его учеников в то время были Гольц, Строганов, Артемьев и маленький Шелехов; с ними вместе учился и единородный его сын, Карл Дидло, который готовился тогда к дебюту. Бедному Карлуше также не было ни потачки, ни снисхождения; он подвергался одинаковой участи со всеми. Неукротимый отец, как новый Брут, в минуту гнева, готов был бросить в руки ликторов свое единственное детище!.. Сына, разумеется, он любил и желал сделать из него отличного танцора, чего и достиг со временем. Карл Дидло с большим успехом дебютировал, и года три или четыре занимал первое амплуа в балете, но впоследствии слабость здоровья не позволила ему продолжать избранную им карьеру и он потом поступил куда-то переводчиком, в гражданскую службу. Первый танцевальный класс, который довелось мне видеть, нагнал на меня панический страх и открывал мне незавидную перспективу…
* * *В ту пору, когда я поступил в школу, внутреннее ее устройство было крайне тесно и неудобно. Домашняя наша церковь во имя Св. Троицы помещалась в третьем этаже, на Офицерскую улицу, и воспитанники обыкновенно туда, отправлялись через весь третий этаж, где жили воспитанницы, проходили через их дортуары и потом надобно было пройти стеклянную, холодную галерею. Лазарету было отведено место в 4-м этаже, в низких, темных комнатах, разделенных на две половины: одну занимали воспитанницы, другую воспитанники; дверь была заперта на ключ и отпиралась только при визитации доктора. Здесь не липшим считаю заметить, что смертные случаи в нашем училище были чрезвычайно редки; их было всего три или четыре в продолжении девятилетнего моего пребывания в школе. Разумеется, этого обстоятельства нельзя отнести ни к особенной заботливости начальства об нашем здравии, инк искусству тогдашних эскулапов: это, конечно, была счастливая случайность. Покойника обыкновенно тогда выносили в нашу церковь и тут всегда находились охотники читать псалтырь по усопшем товарище. Двое или трое, а иногда и более, поочередно читали у гроба и днем, и ночью.
