Герви Аллен - Эдгар По
Окрестности прямо-таки кишели родичами Джона Аллана. В самом Ирвине жили три его сестры: Элиза, Мери и Джейн и множество каких-то дальних родственников. Еще одна сестра с мужем и целый выводок кузенов и кузин обретались в Килманроке, в нескольких милях от Ирвина. Люди это были приятные и веселые, и даже временами унылая и неприветливая шотландская погода не омрачила долгожданной семейной встречи. Эдгару и мисс Валентайн были рады не меньше, чем самим Алланам — в Шотландии свято чтут любые, пусть даже самые отдаленные родственные связи, и эти двое тотчас оказались в волшебном кругу радушия и внимания. В Килманроке Эдгар не мог не услышать о Роберте Бернсе — его стихи и песни в ту пору были у всех на устах; рядом, в Гриноке, похоронена и его «малютка Мэри». Здесь он впервые увидел долгие северные сумерки и мрачные багровомглистые закаты в те часы, когда на Виргинию уже опускается ночная тьма. Даже южнее, в Англии, в июле темнеет лишь к десяти вечера, и позднее По восхищался этой смутной игрой света и тени в долинах, где
…солнца луч
В душных травах целый день
Нежил сладостную лень.[1]
Приблизительно в тридцати милях к югу от Ирвина и Килманрока, в краю чудесных парков и прозрачных озер, раскинулось обширное имение, принадлежавшее другому родственному семейству, Гэльтам, которых также посетили Алланы. Немного погостив там, они отправились в Гринок, а оттуда — в Глазго и Эдинбург, где у Джона Аллана, привыкшего совмещать приятное с полезным, были кое-какие дела.
Первоначально мистер Аллан намеревался оставить Эдгара в школе в Ирвине на все время этого увеселительного путешествия и последующего пребывания семьи в Лондоне, однако и его жена, и мисс Валентайн при поддержке самого Эдгара самым энергичным образом тому воспротивились, и поэтому было решено разрешить мальчику совершить вместе со всеми «большое турне» по Шотландии и возвратиться с женщинами в Лондон при условии, что затем он отправится в Ирвин, где будет учиться в одной школе с Джеймсом Гэльтом. Этот первый семейный спор, происшедший из-за приемного сына, весьма показателен, ибо из него совершенно ясно, что главной защитницей интересов Эдгара была по-прежнему миссис Аллан, в то время как муж ее уже тогда стремился избавиться от дальнейших хлопот, отправив воспитанника в другой город — уловка, к которой он еще прибегнет позднее, когда в его доме наступит разлад по причинам, куда более серьезным.
Осенью семья возвратилась в Англию, остановившись по пути в Ньюкасле и Шеффилде, и 7 октября 1815 года прибыла в Лондон. Им не сразу удалось найти подходящее жилье, и на первое время они остановились в гостинице «Блейкс», откуда 10 октября Джон Аллан написал Чарльзу Эллису, сообщая, что тремя днями раньше они приехали из Глазго в Лондон и что впечатления их от путешествия по Шотландии «в высшей степени благоприятны во всех отношениях». Вскоре им удалось найти вполне приличную квартиру на Рассел-сквер, и в своем очередном послании, датированном 15 октября 1815 года, Джон Аллан пишет, что сидит «у весело горящего камелька в уютной маленькой гостиной, в то время как Фрэнсис и Нэнси заняты шитьем, а Эдгар читает какую-то книжку». Уже в семь лет Эдгар, наверное, довольно много читал.
Несколько позднее, приблизительно в конце 1815 года, Эдгар возвращается в Ирвин, где снова начинает посещать школу вместе с Джеймсом Гэльтом. Этот пятнадцатилетний подросток доводился племянником старому Уильяму Гэльту из Ричмонда, который через переписку с мальчиком в какой-то степени держал Джона Аллана под присмотром.
Эдгару, судя по всему, очень не хотелось расставаться с семьей, и женщины пытались уговорить Джона Аллана оставить его в Лондоне, но тщетно. Своенравный характер По начал обнаруживать себя уже в те годы. Джеймс Гэльт рассказывает, что всю дорогу из Лондона в Ирвин Эдгар не переставая ворчал и капризничал — его отправляли в Шотландию против воли, и мир должен был знать, в каком дурном расположении духа он пребывал по этому поводу.
В Ирвине Эдгар По и Джеймс Гэльт жили в одной комнате, отведенной им в доме сестры Джона Аллана, Мэри. Из писем Гэльта можно составить вполне определенное представление о характере и поведении юного Эдгара. Не по годам развитый, он изъяснялся несколько книжным языком, отличался исключительной уверенностью в своих силах и совершенным бесстрашием. Жизнь у «тетушки Мэри» и учеба в местной школе были ему явно не по душе, и он строил планы возвращения в Америку (быть может, думая при этом о ждущей его там Кэтрин Пуатьо) или побега в Лондон, к своей дорогой «ма» и «тете Нэнси», но уж, конечно, не к папеньке, который так бессердечно разлучил его со всеми, кого он любил. То был первый из его многочисленных планов такого рода, и эта тяга к приключениям, предприимчивость и упорство в мальчике, которому едва исполнилось семь лет, весьма примечательны. Надо полагать, «тетушка Мэри», добрая и отзывчивая женщина, если судить по ее письмам, не раз приходила в отчаяние от шалостей неуемного маленького сорванца, ураганом ворвавшегося в ее старую тихую обитель. Наконец однажды она не выдержала и в приступе раздражения отправила его вместе со всеми пожитками обратно в Лондон — к великой досаде Джона Аллана и безмерному восторгу Фрэнсис и мисс Валентайн.
По возвращении в Лондон в 1816 году Эдгар был отдан в школу-пансион сестер Дюбур, находившуюся в Челси, на Слоун-стрит, где он оставался до конца весны 1817 года, изредка навещая семью. Летом Алланы переселились в другой дом, по Саутгемптон-роу, а осенью Эдгара определили в пансион преподобного «доктора» Брэнсби, располагавшийся в лондонском предместье Стоук-Ньюингтон, все еще сохранявшем своеобразный облик и патриархальную атмосферу старинной английской деревни, от которой оно унаследовало свое название. Заведение это предназначалось для мальчиков из достаточно обеспеченных семей, и здесь были заложены прочные основы разностороннего образования, полученного поэтом. Ему было почти десять лет, и он вступал в тот период жизни, когда начинают вырисовываться главные черты характера, в этом возрасте особенно восприимчивого к формирующим влияниям среды.
В странном и трагическом рассказе «Вильям Вильсоне», во многом автобиографическом, мы слышим из уст самого По признание в том, что в старой школе в Стоук-Ньюингтоне в душе поэта начался один из тех нравственных конфликтов, которые существенно влияют на литературное творчество. И сама школа, и мрачная, даже несколько таинственная обстановка вокруг нее не могли не пробудить воображения мальчика, не вызвать в нем живого отклика: «Чувства мои в детстве были, наверное, не менее глубоки, чем у зрелого человека, ибо их отпечаток, который я нахожу в своей памяти, ясен и чист, как рельефы на карфагенских медалях». Так он писал спустя много лет о своих школьных днях в Стоук-Ньюингтоне. «Oh, le bon temps que се siecle de fer»[2], — восклицает он, с ностальгической тоскою глядя в прошлое, словно забыв о томительном одиночестве, которое, как он сам утверждал, было его уделом в ту давнюю пору.
