Джон Эш - Византийское путешествие
За столетия своего существования Святая София видела немало перемен. Начиная с конца IX века, создавались новые фигуративные мозаики, самым значительным сохранившимся образцом которых является изображение Богородицы с Младенцем в апсиде. Оно опровергает распространенное мнение о чрезмерной стилизации и дефиците гуманизма в византийском искусстве. Признаться, в том, как художник передает складки синего одеяния Богородицы, есть кое-какие элементы стилизации, и вместе с тем в изображении драпировок он совсем недалеко отошел от классического натурализма. А мягко моделированное лицо с большими лучистыми глазами воистину человечно. Ученейший патриарх Фотий в своей проповеди по поводу торжественного открытия этой мозаики 29 марта 867 года особо подчеркнул ее «реализм», заметив: «Она выглядит так, что могла бы заговорить, спроси кто-либо, как удалось Ей сохранить девство, будучи матерью, ибо художество делает ее губы, неотличимые от реальной плоти, сомкнутыми в сохранении священной тайны…» В этом эффекте, который достигается соединением тысяч крошечных цветных кубиков из стекла, золота и камня, и заключается уникальное чудо византийского искусства.
Многие мозаичные фигуры Святой Софии довольно трудно осмотреть по причине их относительно небольшого размера и высокого расположения на стенах храма, но в южной галерее есть мозаики, которые можно изучать в непосредственной близости, поскольку они находятся буквально на уровне глаз. К ним я и устремился, надеясь оказаться там прежде, чем праздные толпы туристов помешают осмотру. До галереи можно добраться по массивному, погруженному в полумрак наклонному пандусу, миновав который, с облегчением попадаешь в гармоничное замкнутое пространство. Здесь, под широкими крестовыми сводами, где когда-то, шурша шелками, собирался весь цвет придворного общества, пожалуй, находишься ближе всего к сердцу Византии. На восточной стене южной галереи императоры и императрицы пристально глядят в глаза посетителей с двух потрясающих групповых портретов. Один из них изображает императрицу Зою и ее третьего мужа Константина IX Мономаха (правил с 1042 по 1055 год) стоящими по обе стороны от восседающего на троне Христа. По некоторым сведениям, Зоя была женщиной не слишком далекой и в управлении государством совершенно не участвовала. У нее сохранилась детская манера разговаривать со своими любимыми иконами, а последние годы жизни она посвятила изобретению ароматических составов. Обязанности императорской службы не особенно обременяли и Мономаха. Приятный в общении гедонист, влюбленный в театр и обожающий всевозможные розыгрыши, он часто открыто появлялся на людях вместе со своей возлюбленной. Но я пришел сюда не из-за Константина и Зои. Следом за ними расположены изображения значительно более притягательных личностей – Иоанна II Комнина и его жены Ирины Венгерки.
И если Константин IX был из числа бездарных правителей, сменявших друг друга в застойные годы XI века, то Иоанн II, напротив, без устали трудился с 1118 по 1143 год для восстановления былого могущества империи. Византийские хронисты единодушны в похвалах: Иоанн не был ни сумасбродом, ни деспотом; он оставался верен своей жене; был храбрым, набожным и занимался благотворительностью. Избыток добродетелей делает его характер непростым для восприятия, ведь зачастую именно недостатки великих оживляют их образы, и просто подарком судьбы оказался его сохранившийся портрет столь высокого качества. Это единственная из мозаик, выполненных для императоров династии Комнинов, которая дошла до нас. Багряные и золотые императорские одеяния ослепительны, но возвышенная печаль облика Иоанна производит исключительное впечатление. Правильные черты узкого, обрамленного бородой лица вызывают ассоциации с образом философа или аскета, хотя перед нами лицо человека, водившего в поход армии и побеждавшего в сражениях. Корона Иоанна напоминает купол. Венец императрицы Ирины похож на украшенную бриллиантами крепость и выглядит слишком для нее тяжелым. Ирина изящна и нежна, но на ее щеках – следы болезни и усталости. Умерла она на десять лет раньше мужа.
Мое созерцание императорских портретов было грубо прервано внезапным стуком и визгом инструментов. Б́ольшая часть северной стороны нефа была в лесах, рабочие возобновили свой кропотливый труд по очистке роскошных мраморных панелей. Впервые за много столетий вновь появились на свет очаровательные молочно-голубые, нежно-красные и зеленые цвет́а камня. И все бы неплохо, но утраченные панели «реставраторы» заменяли уродующими стены кричащими подделками. Еще в худшем положении оказался примыкающий к южной части нартекса вестибюль, который с конца X века не претерпел заметных перемен. Теперь же он заставлен лесами, и превосходный резной карниз из гирлянд виноградных гроздьев раскрашен в небесно-голубой и белый цвета. Одно дело расчищать записанное, но осквернение благородных седин Святой Софии заплатками свежей краски – прямая дорога к варварству. На это можно, конечно, возразить, что карнизы и капители храма были когда-то окрашены и вызолочены, но ровно то же можно сказать и про Парфенон. Представьте себе, что кто-то вздумал вдруг раскрасить мрамор из коллекции лорда Элджина в красный, желтый и синий цвета…
Все-таки южный вестибюль до сих пор является местом, где стоит задержаться. В люнете над дверью превосходно сохранилась мозаика X века, на которой Константин подносит свой город, а Юстиниан – храм сидящей на троне Богоматери. Цвета мозаики ясны, гармоническая композиция идеально подходит к этой стене. Стивен Рансимен видел в ней «торжество классического идеала». Мозаика подводит итог центральному византийскому мифу во всем его величии и тайне – мифу о Городе, Храме и Империи, пользующихся особым покровительством Христа и Его Матери и призванных существовать до конца времен.
В Азию
За то время, что мы осматривали Святую Софию, произошли разительные перемены. Тучи стремительно неслись к востоку, а с запада на их место вливался прозрачный эгейский воздух. Воды Мраморного моря, Босфора и Золотого Рога засверкали под лучами солнца, и сразу же стало ясно, что, несмотря на все беды, нанесенные разрушениями и реставрациями, Стамбул остается одним из прекраснейших мест на Земле. Впервые проявились очертания города, который поэт XII века Константин Манассия приветствовал как «око вселенной, украшение мира, ярчайшую из звезд, маяк дольнего мира».
Солнце сулило нам дальнюю дорогу. Паром до Яловы отправлялся с пристани Кабаташ на Босфоре. Сразу за пристанью, словно одалиска на картине Энгра, раскинулся вдоль берега бледный и тяжеловесный, перенасыщенный всевозможными излишествами дворец Долмабахче. Работа семейства Бальянов, известной армянской династии архитекторов, привычно презирается специалистами как вульгарный и несуразный образец восточного непонимания западных идей. Но в этом-то и заключается его прелесть (такова же, на мой взгляд, прелесть некоторых сочинений Римского-Корсакова), а по сравнению с брутальными башнями из стекла и бетона, высящимися на холме за Долмабахче, дворцовые украшения, шпили и тяжелые фронтоны смотрятся довольно изящно.
