Джон Робисон - Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом «ненормальности». Какая она изнутри? Моя жизнь с синдромом Аспергера
Я мечтал охотиться на волков и медведей, но пока что мне была по силам лишь поимка змей и лягушек. И я на всю жизнь запомнил, как правильно перешагивать упавшее дерево.
За домом начинался лес. Это меня радовало, потому что в лесу мне обычно было хорошо. Когда меня что-нибудь огорчало, я всегда уходил в лес подумать, а еще – что-нибудь рубил или вырезал, и тогда на душе становилось легче.
Мне казалось, что лес за нашим домом – бескрайняя и густая чаща, хотя на самом деле это был всего лишь небольшой лесок. Родители, как я знал, чащей его не считали: они всегда твердили: «Не ходи за лес, на шоссе». За лесом и правда пролегало оживленное шоссе, трасса «Аврора». По словам родителей, оно шло до самой Аляски.
– Не смей ходить к шоссе, а то кто-нибудь украдет нашего мальчика! – говаривали родители. Мне совсем не хотелось, чтобы меня украли, поэтому я хоронился в чаще.
Не все местные дети влились в компанию Ронни. Некоторых туда не приняли, и постепенно я перезнакомился с этими отщепенцами и неудачниками. Одного из них не взяли в компанию явно из-за крошечного роста. Его звали Джефф Крейн, он был на полгода младше меня, и наши матери подружились, так что мы с Джеффом ходили друг к другу в гости. У Джеффа имелись старшие братья и сестра, но им с нами было неинтересно, поэтому мы играли вдвоем.
Я как старший – мне уже исполнилось пять – знал больше Джеффа, поэтому показывал ему, как строить крепости, как ловить лягушек и какие бывают растения, словом, все те премудрости, какими пятилетний уже владеет, а четырехлетний хочет освоить. Иногда нам удавалось поймать маленькую змейку и посадить в стеклянную банку. Ловить змей нам помогал старший брат Джеффа. Мы обязательно проделывали дырки в жестяных крышках банок, чтобы змеи не задохнулись.
Пообщавшись с Джеффом, я уяснил, что в глазах детей помладше всегда буду своего рода учителем и наставником. Это пришлось мне по душе. Конечно, все дети обычно уверены, будто знают все на свете. Я отличался от большинства тем, что и правда почти все знал. Даже в свои пять я уже разбирался в мире вещей куда лучше, чем в мире людей и людских отношений.
На следующий год мы переезжали из Сиэттла в Питтсбург. На прощание я отдал Джеффу свой трактор Чиппи. Трактор был моим первым ценным имуществом, я им дорожил, но ведь Джефф стал первым в моей жизни другом, так что отдать ему трактор было правильно. Хотя Джефф и был младше, соображал он хорошо, и всегда смотрел на меня как на наставника, и не дразнил меня, не то что дети постарше. И вообще для такой игрушки, как Чиппи, я уже был слишком большой. Родители совещались между собой и собирались по приезде в Питтсбург купить мне велосипед. Я точно знал: если у тебя появляется велосипед – ты уже Большой Мальчик. Может быть, думал я, когда я стану Большим Мальчиком, другие дети примут меня в компанию?
Глава 2
Будет с кем поиграть
Однажды отец пришел домой и сообщил:
– Джон Элдер, мы возвращаемся в Пенсильванию.
Но я и ухом не повел: меня куда больше заинтересовала не новость, а пригоршня серебряных долларов, которую я только что обнаружил в ящике его стола. Монеты были тяжелые, старинные, кое-какие даже 1880-х годов. Но отец настаивал на том, чтобы поговорить о переезде. Он отнял у меня монеты и повторил новость:
– Джон Элдер, мы скоро переедем!
Когда монеты отобрали, это подействовало – я услышал сказанное. Вообще, вспоминая подобные случаи, я понимаю, что родители со мной не очень-то церемонились. Может, они и не хотели ребенка? Теперь уже не узнать.
Ничего не поделаешь, пришлось вступить в разговор.
– Мы переезжаем туда же, где жили раньше? – спросил я.
– Нет, на этот раз в Питтсбург, – ответил отец. Он полагал, будто нашел постоянную работу. Мне предстояло пойти в первый класс в Питтсбурге, следовательно, заново вливаться в общество незнакомых детей. Грустно было расставаться с Джеффом, но, в целом, в Сиэттле мне не очень-то и понравилось, так что отъезд меня не сильно огорчил.
Я сделал некоторые выводы из обид, нанесенных мне Чаки и Ронни Ронсоном и другими детьми, с которыми я пытался сдружиться. Я постепенно начал понимать, что я не такой, как все. Но я был настроен бодро и надеялся, что моя жизнь, хотя я и ущербный, сложится удачно и счастливо.
Только в Питтсбурге я постепенно научился заводить друзей. Теперь я уже знал, что дети не похожи на собак и поглаживание или тыкание палочкой не сработает. К девяти годам на меня снизошло озарение.
Я поразмыслил и понял, как разговаривать с другими детьми.
Я вдруг осознал: если, например, какой-нибудь мальчик говорит мне: «Смотри, какой у меня грузовик», он рассчитывает на ответ, который по смыслу связан с его фразой. До того, как меня осенило, я, бывало, отвечал на такие фразы безо всякой связи со словами собеседника.
Получалось так.
Чужой мальчик:
– Смотри, какой у меня грузовик.
Я:
– А у меня есть вертолет.
Или.
Чужой мальчик:
– Смотри, какой у меня грузовик.
Я:
– Хочу печенья.
Или.
Чужой мальчик:
– Смотри, какой у меня грузовик.
Я:
– Мама сегодня на меня кричала.
Или.
Чужой мальчик:
– Смотри, какой у меня грузовик.
Я:
– Я однажды на ярмарке катался на настоящей живой лошади.
Я так привык жить в своем собственном мирке, что отвечал ровно то, о чем думал – о чем бы я в этот момент ни думал. Если я думал о ярмарке и лошади, то для меня не имело значения, что чужой мальчик говорил про грузовик или сообщал: «А мою маму в больницу положили». Я все равно отвечал О СВОЕМ – о ярмарке и лошади. Слова собеседника никак не влияли на мои мысли. Я как будто и не слышал голоса других и не вникал в их речи. Но на каком-то уровне я все же слышал, потому что откликался. Просто мой ответ для собеседника был бессмысленным.
И вот – озарение! Я внезапно понял, что чужой мальчик ожидал совсем другого ответа. Например:
– Классный грузовик! Можно подержать?
Более того, я понял, что любой мой ответ не по делу – про лошадь, ярмарку, маму, печенье – собеседника только разозлит. Теперь, когда я столь блистательно разобрался в секретах общения, я наконец понял, почему ковбои Ронни не пожелали со мной разговаривать. Может быть, и Чаки проигнорировала меня по этой же причине. (Впрочем, возможно, Чаки была дефективной, как и я. В конце концов, ей ведь нравились игрушечные грузовики, и она смотрела в землю, когда я с ней заговорил.)
После Великого Озарения я стал вести себя иначе: теперь мои ответы почти всегда получались осмысленными. Конечно, сделаться душой общества я пока что был не готов, но общаться уже немножко научился. Разговоры перестали резко заходить в тупик и обрываться, едва начавшись. Жизнь налаживалась.
