Василий Ерошенко - Лидер Ташкент
А в стороне стоит зардевшаяся от смущения чернобровая дивчина в рабочем комбинезоне. Это Галя из малярного цеха. Она пришла сейчас на корабль вместе с Григорием и, видно, не ожидала, что появление их обоих на палубе привлечет общее внимание.
Но могло ли быть иначе, если всем на корабле известно: вчера Григорий и Галя справили свадьбу. Их наперебой поздравляют все, кто не успел раньше. А сорок "ташкентцев" были накануне на их свадьбе. Праздновали ее в пригородном селе над Бугом - родном селе и моряка, и девушки. До села недалеко, и я заранее обещал жениху с невестой отпустить всех, кого они пригласят. В последнее время краснофлотцы ходили на берег только по делам, но тут случай особый. Часто ли так бывает, что матрос женится в родном краю, а его корабль, полный друзей-товарищей, стоит рядом!
В числе гостей был на свадьбе и я. Столы, расставленные в садочке возле хаты родителей невесты, ломились от угощений. Отец Гали оказался работником судостроительного завода, а по фамилии - тоже Шульженко, как и большинство его односельчан. Оба "батьки Шульженки" - Гришин и Галин отцы, - обнявшись и притопывая каблуками, дуэтом выводили задорные шуточные прибаутки. Им вторил, звонкоголосый дуэт молодых.
А потом все притихли, заслушались, когда "ташкентцы" запели хором старинную матросскую "Раскинулось море широко...". В этом селе, давшем заводу не одно поколение корабельных мастеров, а флоту многих моряков, должно быть, издавна любили все, что связано с морем.
Свадебное веселье было еще в полном разгаре, когда мы с Фрозе возвращались на корабельном катере на завод. За этот вечер, проведенный в чудесном украинском селе у привольного Буга среди простых и сердечных людей, мы отдохнули душой от забот и треволнений последних напряженных недель. И как-то улеглись тревоги, не хотелось думать ни о чем плохом. Могли ли мы знать, что это последняя мирная ночь, а в следующую разразится военная гроза!
В пятом часу утра 22 июня меня разбудил телефонный звонок. Дежурный но штабу базы взволнованно сообщил: Германия начала войну, только что был налет на Севастополь...
Несколько часов спустя на верхней палубе "Ташкента", уже выведенного из дока, состоялся общий митинг экипажа и обслуживавших корабль рабочих. Выступил батальонный комиссар Сергеев. Потом брали слово старшины, краснофлотцы, заводские мастера. Это был один из бесчисленных митингов, на которых в тот день армия, флот и вся страна выражали гневное возмущение подлым нападением фашистов, решимость разгромить коварного врага.
Закрывая митинг, я поблагодарил товарищей с завода за все, что они сделали для быстрейшего ввода "Ташкента" в строй. А экипажу объявил: корабль отныне на военном положении, сейчас начнем принимать боезапас, топливо и продукты, чтобы в полной готовности ждать боевого приказа командования.
Глава 2. В строй эскадры
Шквал на Буге
На "Ташкенте" почему-то все были уверены, что нас немедленно вызовут в Севастополь - главную базу черноморцев, где находились другие корабли эскадры и ее штаб. Это отражало общее стремление экипажа скорее стать в строй действующего флота, принять участие в его боевых делах.
Однако нам приказали оставаться пока на заводе. Было понятно, что все корабли не могут понадобиться на войне сразу, а рассредоточение, их по портам - разумная мера защиты от налетов неприятельской авиации. И все же бездействие тяготило команду.
Это бездействие, конечно, не означало безделья. Экипаж напряженно занимался боевой подготовкой, нес вахты, караульную службу. Продолжалось устранение мелких недоделок и дефектов, которые неизбежно обнаруживаются в корабельном хозяйстве после длительных заводских работ. Командиры и старшины придирчиво контролировали все действия подчиненных. Даже Сурин, и раньше исключительно строгий, сумел стать еще требовательнее. С первых дней войны наш механик постоянно, где бы ни находился, носил на брючном ремне кобуру с наганом. Не потому, конечно, что оружие могло ему практически понадобиться, а, наверное, из стремления всем своим видом подчеркнуть суровость обстановки.
Краснофлотцы трудились, не покладая рук. Однако привычное сознание важности их будничных, "мирных" занятий уже не приносило морякам прежнего удовлетворения. Экипаж хотел воевать, а терпеливо ждать своего часа еще не умел. Людей мучило, что орудия нашего корабля молчат и сам он стоит у причала, в то время как враг продвигается все дальше в глубь страны.
Мы в то время не особенно много знали о том, как развертываются боевые действия флота. Самым значительным событием первых дней войны, о котором кратко сообщило и Совинформбюро, был набег черноморских надводных кораблей на порт Констанца - основную военно-морскую базу противника. Сведения, поступившие по флотским каналам, подтверждали, что смелый набег причинил врагу существенный урон: артиллерийский огонь кораблей вызвал пожары в нефтехранилищах, повредил портовые сооружения и железную дорогу, прервал сообщение между Констанцей и Бухарестом.
Все это сделали утром 26 июня два лидера - "Харьков" и "Москва". Но для "Москвы" ее первый бой стал и последним: лидер погиб у неприятельских берегов. Сперва, когда до нас не дошло еще никаких подробностей, и в штабе базы знали лишь о самом факте гибели лидера, мне не хотелось верить, что это правда.
Потеря, тяжелая для всего Черноморского флота, была для меня большим личным горем. Я долго командовал "Москвой", знал на ней каждого краснофлотца. Прошло каких-нибудь три месяца с тех пор, как этот корабль принял у меня капитан-лейтенант Тухов... Представить, что его нет в живых, мне было трудно.
Мы познакомились с Александром Борисовичем еще в училище, вся его флотская служба прошла на моих глазах. Человек глубокий и вдумчивый, строгий к себе и взыскательный к товарищам, он не со всяким шел на дружбу. Но если уж подружился, то навек. А к кораблям, на которых служил, привязывался так, что и в самые спокойные дни стоянки редко уходил домой.
В командование "Москвой" Тухов вступил уверенно, и я не сомневался, что передаю корабль в надежные руки. Но только время и походы могли выработать то полное взаимопонимание между новым командиром и экипажем, которое так много значит в бою. Меня угнетала мысль: не вызвала ли трагический исход первого боя "Москвы" какая-нибудь роковая оплошность, связанная с молодостью командира? И может быть, все кончилось бы иначе, останься на корабле я? Три года готовил я экипаж "Москвы" к боевым действиям. Там бы мне и воевать.
Невольно приходило на ум, что на "Ташкенте" я пока в еще более трудном положении, чем был Тухов на "Москве": встретил войну командиром корабля, на котором ни разу не выходил в море. От таких мыслей стоянка в порту делалась еще тягостнее.
