Федор Крандиевский - Рассказ об одном путешествии
Пароход вышел из Босфора в Мраморное море. Слева проплыли Принцевы острова, и среди них остров Халки, на котором остался кусочек нашей жизни. Затем мы вошли в Дарданеллы. Пустынные берега Трои, безмолвные солончаки — древний путь гомеровского Одиссея. Спустя много лет, уже в Петрограде, воспоминания об этих берегах послужили темой для рассказа отчима «Древний путь». Мама натолкнула его на эту тему.
Мама была первым слушателем и первым критиком отчима, а часто и его безымянным соавтором. Стихи в опере «Полина Гебль» (получившей потом название «Декабристы»), писавшейся Ю. А. Шапориным почти двадцать лет, принадлежат маме, хотя автором текста считается отчим. То же можно сказать о стихах в детской повести «Буратино», или «Золотой ключик», и о многом другом.
Возвращаюсь к «Карковадо». Алексей Николаевич и мама помещались в двухместной каюте третьего класса у левого борта парохода. Каждое утро, когда на палубе, шумя и балагуря, мылись зуавы, вся мыльная вода стекала в эту каюту. Отчим, разувшись, с пустой консервной банкой в руках, вычерпывал эту воду в открытый иллюминатор. Я с Никитой и Юлией Ивановной помещался в четырехместной каюте второго класса у правого борта парохода. Я занимал верхнюю койку, Никита и Юлия Ивановна — нижнюю. На противоположной нижней койке сидела старуха, похожая на жабу, с золотыми зубами и золотым лорнетом, болтавшимся на золотой цепочке. Это была, как я узнал впоследствии, содержательница публичного дома в Одессе. Над нею (следовательно, против меня) дремала томная девица. Другая такая же ехала в соседней каюте. Эти девицы, называвшие старуху «мамашей», были из ее же заведения.
На палубе третьего класса, на носу и на корме располагались зуавы в красных шароварах. Блеяли овцы в специальных загончиках. Это был наш провиант; бедные овцы не понимали, что они уже обречены. В салоне первого класса были расставлены зеленые карточные столики, за которыми сидели по две пары. Шла игра. На высоких табуретках около стойки несколько человек через соломинки тянули коктейль. Из салона на палубу вышла мама. Она была бледна, как бумага. За нею — растерянный отчим. Произошло нечто невероятное: мама выиграла в покер громадную сумму, превышающую во много раз все, что было в наших карманах!..
Мы огибали южный берег Италии. Кривобокий «Карковадо» выбивался из сил. Тем не менее его сносило течением в сторону минного поля. Война только что кончилась: моря еще не были разминированы. Положение было серьезным. Карточная игра прекратилась. Из Мессины нам навстречу был выслан миноносец, который должен был взять нас на буксир. Вот он, маленький, серый, остроносый, уже идет рядом с нами. Кое-как «Карковадо» выкарабкался в безопасную зону.
Наконец мы увидели берега Сицилии. Вдали дымилась Этна. Мы подошли к полуразрушенному городу и стали на якорь. Это была Мессина, пострадавшая от землетрясения несколько лет тому назад. Власти не торопились ее восстанавливать. В таком полуразрушенном виде она привлекала туристов и давала доход. Щелкали аппараты, продавались открытки и альбомы с изображением живописных руин. «Мамаша» и две девицы высадились в Мессине.
Следующая остановка — Неаполь. Был знойный ослепительный день. Мы стояли на рейде. Полукругом раскинулся белый город. Справа — Везувий, похожий на гору, у которой отрезали верхушку. Все в точности так, как на цветной открытке, которую мы тут же купили.
На двадцатый день пути мы подошли к Марселю. Измученный «Карковадо» закончил наконец свой рейс.
И вот мы сидим на террасе ресторана, едим знаменитый марсельский буйабез, запивая его белым вином. Заходит солнце. Внизу порт. Снуют катеры, юркие моторные лодки. У причалов стоят громадные неподвижные пароходы. На флагштоках теплый ветерок колышет флаги разных государств. Невольно думаешь о тех чужих и далеких странах, из которых вышли эти пароходы. Каким ветрам навстречу? Какие волны их качали? В Марселе, как в узле, сходятся нити стольких маршрутов!
Ночь мы провели в трясучем спальном вагоне PLM (Paris — Lion — Мediterranee). Утром на Лионском вокзале нас встречал дядя Сережа. Седой, с козлиной бородкой, с гладко выбритыми, пахнущими одеколоном щеками. На двух такси, выкрашенных в темно-красный цвет и похожих на кареты, у которых впереди вместо кучера сидит шофер, мы доехали до квартиры дяди Сережи. Тут он нас покинул. Нам снята вилла под Парижем. Завтра он будет встречать нас там. Началась распаковка вещей. Все время горела газовая колонка. Все мылись подряд. Потом началась стирка. Пили какао с хрустящим батоном.
Севр, осень 1919
Вторую половину лета 1919 года мы прожили под Парижем в местечке Севр, известном своим фарфором. Наша вилла представляла собой каменный трехэтажный дом с четырьмя окошками в каждом этаже, окруженный большим тенистым садом. Внизу были гостиная, столовая и кухня; на втором этаже размещалась наша семья; на третьем — дядя Сережа и четырнадцатилетняя девочка Нинетт, дочь его парижской прислуги. Дядя Сережа взял ее на свое попечение на лето, чтобы она окрепла после тяжелой болезни.
Здесь отчим написал первые страницы романа «Хождение по мукам» («Сестры»), к которому он вновь вернулся уже в Париже в 1921 году.
Каждое утро дядя Сережа уезжал на поезде в Париж на службу. Я же шел к учительнице, которую наняли для обучения меня французскому языку. Она жила довольно далеко от нас. Я переходил по мосту через железную дорогу, всякий раз удивляясь левостороннему движению. Это была единственная во Франции дорога с левосторонним движением. Очень было страшно смотреть с моста на два идущих навстречу друг другу поезда: казалось, что вот-вот они столкнутся.
Учительница — строгая француженка в белой кофточке. Ее муж был убит на войне. Она спрашивала меня заданный на дом урок, потом мы писали экзерсисы и диктанты. В качестве поощрения она дарила своим ученикам время от времени цветные картинки на белом глянцевом картоне, размером немного меньше почтовой открытки.
За обедом, часов в шесть, собиралась вся семья: во главе стола сидел дядя Сережа, по одну сторону от него — тихая прыщавая Нинетт, по другую сторону — мама. Подавали салат, вино, в конце обеда — сыр, как полагается во всяком французском доме. Первые месяцы мы жили целиком на иждивении дяди Сережи, что было довольно затруднительно при его скромном жаловании.
Алексей Николаевич начал сотрудничать в русской эмигрантской газете «Общее дело», издаваемой известным журналистом Бурцевым, а также в газете «Последние новости», которая издавалась в Париже в течение многих последующих лет и которую редактировал Милюков. В прошлом Милюков был лидером партии кадетов, а в эмиграции — председателем «Союза русских писателей и журналистов».
