Андрей Романов - История Аквариума. Книга флейтиста
Так что степень абсурда уже была определена как самим методом постановки спектаклей и степенью технической оснащенности самого «театра» на ступенях, так и его участниками.
Зрителями представлений становились прохожие, что так же вносило непредсказуемость происходящего, поскольку культура площадных действ в то время была начисто забыта соотечественниками. На площадях в то время случались только парады, да праздничные демонстрации.
Все это только разжигало наш театральный задор и влекло к продолжению занятий. В какой-то момент интерес к этому делу заставил и Борю написать пьесу, которую тут же исполнили. То же было проделано и мной, я хочу сказать, что написал короткую, лишенную всякого сюжета сценку на точное по количеству общих знакомых количество действующих лиц. Она вся изобиловала громкими нечленораздельными фонемами и в основном не читалась, а выкрикивалась… Не помню почему, но она не была «поставлена».
Столь бесшабашно такое увлечение пройти не могло. Должен был появиться кто-то профессиональный, чтоб поставить все точки над «i». И такой человек в конце концов появился – это был Эрик Горошевский23. Со скоростью космического болида был выпущен спектакль. В основе – пьеса Джорджа: «Метаморфозы положительного героя».
Ставилась она уже не на ступенях Замка, и не в той методе о которой я только что рассказал. На сей раз было все – и распределение ролей и читки, и репетиции, и прогоны, и декорации, и костюмы, и музыка, и интриги… Короче абсолютно все, что тащит за собой настоящий театр. А что поделаешь, за дело взялся ученик Товстоногова, а у Георгия Александровича и его учеников все и всегда было по-настоящему.
Но это дело сразу же поставило ряд проблем, о которых никто ранее не задумывался. Все, что мы делали до этого, включая, может быть и сам «Аквариум», было на грани шутки и уж во всяком случае, никакой ответственности не предполагало, а тут пришлось иметь дело с громоздким производственным процессом, финалом которого становился спектакль, да который ещё и нужно было поддерживать и периодически играть.
Сложности такой постановки вопроса заставили несколько переосмыслить взгляды на многое из того, что нравилось делать, в отношении к тому, что нужно обязательно делать в театре.
В театре многое просто «нужно делать», а уже потом рассматривать это в категории «нравиться делать». Именно такая постановка вопроса и обрекала театральные эксперименты «Аквариума» на умирание. Не потому, что по своей сути «Аквариум» – сообщество людей, что не собираются ничего делать из того «что нужно», а потому что на тот момент ещё не пришло время обрасти таким количеством условностей, что он, этот театр, за собой несет. Требовалась полная свобода, а театр её не давал. Он, как известно, свободен только внутри себя, а снаружи очень несуразен и трудоёмок…
Как в этом всем был хорош наш странный и казалось вечный знакомый Толик Ромм24, по-прозвищу «китаец». Как известно, получил он её после своего посещения тех мест. Обладатель изысканного баритона, Толик очаровательно пел романсы, был окружен смышлеными девушками приятной наружности и знал толк в напитках. К тому же жил в основном один и от этого был рад гостям. Может быть благодаря ему в нашем сознании смогли хоть на время объединиться эти несовместные понятия рок-музыка и театр.
И не ропщи, читатель! Я не оговорился – они несовместимы. В рок-музыке возможна лишь театрализация, а театр хочет лишь утилитарно использовать рок-музыку.
И никакой Jesus Christ Superstar не пример! Эта гениальная опера не имеет никакого отношения к театру. Даже в самом названии записано – опера. Но все это какое имеет отношение к «Аквариуму»?
Так что к исходу первой постановки стало понятно – дальше так продолжаться не может. Нужно возвращаться в старую жизнь! Точнее – начинать новую.
То, что касается меня, то я с надеждой молодого фавна и упрямством, присущим скорее парнокопытным, на какое-то время в театре остался. Уж за что взялся, так выпью до дна…
Но из театральных историй, вот что заслуживает обязательного внимания, это как театр обошелся с собственно Джорджем.
Дело в том, что автор пьесы, как известно лицо первое, но только для самой пьесы, когда она лежит в столе или на худой конец издана и находится в переплете на чьей-нибудь полке. Вот тут автор сам себе голова и подолгу может в любой компании рассказывать, как, почему и что он имел ввиду в том или ином образе, тем или иным словом, той или иной ремаркой…
Когда же пьеса приходит в театр, то тут берегись! Автора со сцены. Его слово здесь значит меньше всего. Мало ли что он имел ввиду, когда скреб пером о бумагу! Режиссерское решение – вот голова постановки. Как режиссёр увидит, как трактует, так дальше и пойдет. А уж артисты, взявшие на себя исполнение ролей, постараются ещё глубже закопать тот первоначальный посыл, тот первородный смысл, который его создатель вкладывал в каждую строку.
Так что авторское дело – только писать, а дальше его детище начинает жить своей автономной жизнью.
Когда мы шалили на ступенях замка, то автору ничего не требовалось объяснять – наличие абсурда во всем, что тогда было – не требывало серьёзной игры, но в «академическом» варианте постановки Джордж не узнал свою пьесу.
Нет, он не только её не узнал, но ещё и пришёл в ужас. Его гнев распространялся до такой степени, что был составлен и подробно написан «Меморандум драматурга», полный ещё более глубокого абсурда, чем сама пьеса. Содержание его наверно уже невозможно восстановить, но зачитывался он перед всей труппой очень долго, ввел всех в состояние полного транса, собственно и спровоцировавшего скорейшее завершение постановки.
Труппа, повторяю, как настоящий театр, имела и своих примадонн, в которых все опрометью влюблялись, за что были одариваемы равными порциями улыбок и леденящего участия.
Марина и Люба нравились зрителю, нравились не только за свою внешнюю привязанность этому делу, но и за то, что были по-театральному красивы и в чем-то безупречны, как античные статуи. Играть у них выходило примерно так же!
И от этого театр, теперь уже Эрика Горошевского, собирал вокруг себя публику примерно такую же, как и они, что никак не могло двинуть общее настроение в сторону весны. Все зарастало льдом и уже не могло выполнить роль чего-то подпитывающего, и более того – тянуло обратно в прорубь, на дно…
Исход из театра был неизбежен, да, собственно, как и из многого, что в своё время нами придумывалось. Достигнув понимания, необходимо начинать двигаться дальше. Театр к этому моменту уже все сделал!
Отдельно от себя хочу добавить, что мне все это безоговорочно нравилось, как какой-нибудь пайотль испанскому конквистадору из рук барышни облика Покахонтас. «Любовь зла – полюбишь и козла» – любил поговаривать Эрик. И он был прав, и поговорка…
