Анастасия Заворотнюк - Я – Настя!
Однажды, в день ее рождения, я заскочила буквально на две секунды, чтобы поздравить Наталию Дмитриевну. Дверь открыла ее сестра и пригласила меня к столу. Сама Наталья Дмитриевна вполне могла бы меня прогнать в такой день – «все-все, быстро уходи, не до тебя». Но благодаря стечению обстоятельств, я оказалась за праздничным столом. Празднество было немноголюдным: Наталья Дмитриевна, ее сестра и какой-то мужчина.
Наталья Дмитриевна смеется:
– Ну, что же, выгнать тебя теперь нельзя, заходи, садись.
Я села и тут же потеряла дар речи. Напротив меня сидел Святослав Рихтер. У него были огромные светло-голубые глаза, а в них – бездна. Взгляд – безмятежный, спокойный, умиротворенный. Как будто мирская суета его никогда и не касалась. Смотрит он на меня и вдруг говорит:
– Таточка… посмотри, как она молода…
Я сразу поняла, что это был отнюдь не комплимент великого Рихтера, а довольно печальное высказывание. Горькое сожаление о своей, давно прошедшей, юности.
Святослав Теофилович приглашал меня на концерты. В первый раз, когда я его слушала, то ровным счетом ничего не понимала. Это был благотворительный концерт для студентов. Рихтер приехал ровно в пять, сел за блестящий черный рояль и начал играть. А я сижу и думаю: «Ну и где оно, это чудо»? А чуда не происходит. Все ровно и гладко. И никакого землетрясения, никакого салюта, даже никаких мурашек по телу. Закончилось первое отделение, жду второго – думаю: «Ну как, хорошо? Да, вроде, хорошо. И что – это все?». Он снова выходит, садится, выключается свет, его освещают лучом прожектора, и он снова начинает играть. Все то же самое, «та-та-та». Все ровненько, плавненько, без истерики. Даже меццо-форте не было. И все это как-то накапливалось, накапливалось, и уж даже не знаю, что произошло, но это было какое-то чудо. Гипноз. Шок. Я вдруг поняла: по-другому нельзя. По-другому – это суета. Вот так вот человек ощущает жизнь – неспешно, размеренно, осознанно. Как расправленные крылья, на которых можно парить. А не биться ими о воздух почем зря.
Сама же я в то время поражала публику несколько иными средствами. Моими основными инструментами были странность и нелепость. Во МХАТе, еще года с 1985-го, шел спектакль «Так победим» по пьесе Шатрова. Студенты школы-студии были задействованы в массовке. И вот, мне поручили роль плакальщицы с дитем. Главной сценографической фишкой спектакля был огромный круг, на котором как раз и происходило все действие. Я послушно взяла сверток, выкатилась на сцену, заголосила, как положено плакальщице. А потом я зачем-то на пару секунд подняла глаза и мой взгляд упал на самый край этого чертова круга. И все. Меня тут же охватила паника. Я уставилась на публику – заметили или не заметили? И мне показалось, что все заметили и напряженно ждут моих дальнейших действий – что же с этой дурой дальше-то будет? Ну, я по обыкновению своему окоченела, застыла, как статуя, а круг-то все крутится и крутится. Я и катаюсь. А все смотрят. А я катаюсь. И понимаю, что не сойти мне с этого места. «Не-не-не, – думаю. – Не смогу сойти. Страшно. Упаду, разобьюсь… Лучше буду какнибудь незаметно до самого конца кататься, пока спектакль не кончится». А там вообще-то ни занавеса, ничего такого – только этот круг. Уже другая сцена пошла – а я все катаюсь. Калягин, который Ленина играл, шипит в мою сторону:
– Уберите сумасшедшую, она нам спектакль сорвет!
Та к бы я и каталась до финальных аплодисментов, если бы не старшекурсники Куценко и Разбегаев – опыт у них был грандиозный. Та к вот. Они выскочили, взяли меня под руки и практически вынесли со сцены. Я даже не помню, как дошла до гримерки. В общем, более романтичного дебюта и представить себе нельзя.
6.
Я окончила институт и получила приглашение сразу в три московских театра. Я могла остаться работать во МХАТе им. Чехова. Могла пойти в театр Маяковского. Та м даже начали репетировать спектакль по Берберовой «Маленькая девочка», и на роль, которую должна была играть я, пробовались еще две актрисы: Маша Го лубкина и Катя Редникова. Все только и ждали: когда же соперницы начнут рвать на себе тельняшки и кусаться? Режиссер действительно ждал от нас конкуренции. Но не дождался: если в школе-студии некоторые готовы были идти к своей главной роли «по трупам», то в театре мы были рады друг-другу. Мы от души веселились – ведь все трое были такие разные! Но честно говоря, я особо не переживала потому что у меня уже был тыл, да еще какой ого-го! Ведь к тому времени я уже получила роль в студии Олега Павловича Табакова – на четвертом курсе Володя Машков пригласил меня в свой спектакль «Страсти по Бумбарашу» на роль Вари. Репетиционный процесс был в самом разгаре. И я, конечно, очень надеялась, что останусь в Табакерке – а попасть туда, скажу я вам, было просто нереально. Был такой худсовет в Табакерке – четыре «М»: Машков, Миронов, Мохов и Марин. Они сначала одобрили мою «Варю», а после премьеры Бумбараша мне сразу же предложили участвовать и в других спектаклях. В общих чертах – как говориться, понеслось. И вот тогда я впервые столкнулась с жестокостью своей профессии, про которую ходят слухи. Роль уже играла одна актриса, и когда я пришла, то села за кулисами и стала смотреть. Она играла замечательно, особенно сцену, которой заканчивался первый акт. Как она рыдала! Я конечно тут же бросилась к ней с комплиментами, а она мне говорит: «Пожалуйста, пожалуйста, уйдите…». И тут я поняла – она плакала по-настоящему. И меня позвали туда не просто, чтобы посмотреть, меня позвали, чтобы дать ей понять – она больше не нужна, ей нашли замену. Это сделали для того, чтобы у нее не осталось никакой надежды. Тогда я еще не понимала, или до конца не осознавала, или даже нет – не хотела осознавать, что в один прекрасный день то же самое может случиться со мной. Мне тогда было не до мрачных мыслей – я ликовала. У меня-то все начиналось просто великолепно: успешный дебют, новые роли, съемки… Причин для тревоги вроде и не было никаких.
И у меня началась такая активная и яркая жизнь, что страдать и жаловаться было просто некогда да и незачем – ведь сбылась моя самая заветная мечта – я играла в театре! У меня в партнерах были Женя Миронов и Володя Машков – о чем еще можно было мечтать? Правда, я замечала на себе косые взгляды старших коллег, и все никак не могла понять – чего это они так на меня смотрят? С презрением что ли? И чего это они про меня всякие сплетни пускают? Все удивлялась, удивлялась. А сама при этом совершенно спокойно ходила в полупрозрачных обтягивающих лосинах и свитере, еле попу прикрывающем. Так, ненавязчиво. Между прочим. Сейчас я понимаю, почему так раздражает эта юношеская наивность и широко раскрытые глаза с вызовом «А что?!». Нежелание чего-то понимать и с чем-то считаться никогда и никому еще не приносило пользы. Но мне же было совершенно не до этого: при чем тут одежда?! Я – в театре! Ура!
