Ольга Кучкина - Свободная любовь
– В советской, в русской истории непреходящая тема– «интеллигенция и власть». Ты на таком месте находишься, где это не абстракция, а всякий раз очень конкретная вещь. Особенно тема остра сегодня, когда интеллигенцию обвиняют в том, что она стелется перед властью…
– Мне совершенно плевать, в чем меня обвиняют. Я прекрасно знаю свою прожитую жизнь – и сегодня, и вчера, и позавчера. Знаю, почему и за что я определенным образом отношусь к Михаилу Сергеевичу Горбачеву…
– Что значит определенным?
– Положительным, естественно. Я не была угодна прежней власти, советской. Ни театр, ни я. Потому что я нарушила все правила поведения человека, занимающего идеологический пост: я не вступила в партию. Никто мне наручники не надевал, но настойчиво твердили, что я не имею права руководить коллективом, если не вступлю в партию. Я не хотела, меня коллектив приговорил это сделать – взять на себя художественное руководство после того, как Олег Николаевич ушел во МХАТ и «Современником» два года руководила коллегия. Я им сказала: я же не космонавт, чтобы меня в воздухе в партию принимать, я взрослый человек, раз я этого не сделала, то не сделала почему-то, и сейчас делать не буду.
– А как получилось, что женщину выбрали руководителем? Столько интересных мужчин!..
– Ну не по половому же признаку меня выбрали! Я думаю, потому что к этому моменту я, много работая с Ефремовым в роли его правой или левой руки, уже самостоятельно поставила «Обыкновенную историю», «На дне»… то есть за мной уже что-то было.
– И как ты это восприняла?
– Ужасно. Я это собрание никогда не забуду. Не потому, кто что говорил – это я ничего не помню. Я помню общую интонацию и возгласы: Галя, ты не имеешь права, Галя, мы тебе будем помогать! В общем, всякие эмоциональные выплески. Я понимала, что мы куда-то катимся, что два года коллегии, в которой я тоже была, ни к чему хорошему не привели. Все вместе заставило меня согласиться.
– Вернемся к тому, что у тебя были нелады с прежней властью…
– Причем тут лады и нелады! Был театр, который не просто не был лицом этой страны, а так, на обочине где-то… По пятнадцать раз сдавали спектакль – уже даже неприлично говорить. Я вообще не люблю все эти разговоры про то, какие мы были смелые, и прочее. Мне это не нравится. Я всегда занималась только своим делом. И когда Виктор Степанович Черномырдин, которого я просто нежно люблю, приговорил меня пойти в «Наш дом – Россию», я ему сказала: моя политика – это то, что я делаю на сцене, это моя политика, мое отношение к жизни, все. Но он такой особенный человек, я в первый раз его близко видела, все неожиданно случилось. У нас был пересменок между отпуском, я приехала на два дня, переложить чемоданы и уехать. А меня вызвали в Белый дом. Я говорю: вы же понимаете, Виктор Степанович, что если встанет вопрос, пойти на репетицию или в Думу, я пойду на репетицию. Тогда многие по дороге отказались, были в списке, а потом слиняли. А мне уже было как-то стыдно это делать.
– И ты вступила в эту партию?
– Ни в какую партию я не вступала. Это было движение. Движение! Черномырдин меня обаял абсолютно. Он какую-то фразу сказал человеческую, типа, вот у вас сын, у меня тоже дети, вы хотите, чтобы страну в крови потопили? Я сказала: ну, я попробую. И попробовала. Я не жалею об этом опыте. Потому что любой опыт для художника полезен. А все разговоры про художника и власть – они ведь тоже ангажированные. Для меня любая ангажированность неприемлема. Я давно поняла, что самое ценное, что есть в жизни, – это человек и человеческие отношения. А в политике на это красный светофор. Вот почему это не для меня. Но с точки зрения человеческих отношений я многое там оценила. И добром поминаю людей, с кем общалась. Это и Александр Жуков, и генерал Рохлин… Так что тема «интеллигенция и власть», она для меня проходит через понятие «человек». Какой человек, что он сделал, в чем ошибался. И то, что «Современник», начиная с 90-х годов и дальше, обрел внутренне другой статус, я как благодарный человек всегда помню. Не потому, что мы что-то другое стали делать. Мы продолжали свой путь. Но я беру чисто человеческий аспект и никогда не переменю отношения к Горбачеву, к Ельцину, к Путину тоже. Речь не об общепринятом приличии, которое кто-то диктует. Я не беру это в расчет. Я знаю, за что я благодарна Ельцину…
– За что?
– Совсем не личные мои благодарности. На его юбилее в Кремле уже все свое отговорили, все президенты – и Коль, и Клинтон, и Назарбаев, – и вдруг Борис Николаевич: я хочу, чтобы Галя сказала, ну скажи, Галя. И я сказала, за что я ему благодарна. При всем том, что на него навешивали, и несправедливо, и отчасти справедливо. И могу повторять. Не только потому, что при нем в нашу ложу стали приходить люди. Говорят, раньше один раз был Цэдэнбал, за что его сюда привели, не знаю. Нас в эту ложу не пускали. Я даже не знала, как там что расположено, и только в 91-м отдали ее в наше распоряжение. Я сказала, что благодарна Ельцину за то, что авторы стали писать не в стол, а, зная, что их напечатают, что дети перестали бегать за иностранцами выпрашивать жвачку, что можно спокойно пойти в церковь и знать, что на тебя завтра донос не напишут в горком партии, и так далее. И как бы меня ни подкалывали: а, вот вы дружите с Наиной Иосифовной… Дружу, и встречаюсь, и люблю, и не брошу никогда. Потому что она замечательный человек. Очень хороший, очень.
– Дружба с чего началась?
– Наина Иосифовна – необыкновенная. Она услышала какое-то мое интервью по телевизору. Ровно сколько у меня недоброжелателей, столько людей, самых обычных, которых я встречаю на улице, на рынке, просто подходят, мне даже неудобно слышать, какие слова они мне говорят… нет, слава богу, баланс в их пользу. И примерно с такими словами позвонила Наина Иосифовна мне домой. Я еще поймала себя на мысли – откуда она мой телефон узнала. И среди прочего сказала: Галина Борисовна, я хочу собрать пожилых артисток в Кремле, в зимнем саду, сделать экскурсию по Кремлю, я понимаю, что по возрасту вы не подходите, но мне хотелось, чтоб вы тоже были. Была Софья Станиславовна Пилявская, были Окуневская, Ладынина, Касаткина, Аросева, Лидия Смирнова… Наина Иосифовна провела экскурсию, мы прошли, наверное, семь километров, сейчас я уже столько не прошла бы. Потом обед был, незабываемый. А Софья Станиславовна Пилявская, она еще была мой педагог, в большом возрасте, но все равно элегантная, в узкой черной юбочке, какой-то верх черненький и белая блузка. После обеда мы вышли на лестницу, и вдруг я вижу, что у человека, который снимает, камера начинает дрожать. Что-то такое происходит, а мне не видно, я встала где-то позади. И это запечатлела фотография, она у нас у всех есть, с разрешения Софьи Станиславовны. У нее вдруг юбка упала вниз! К счастью, эта очаровательная женщина оказалась в нижней беленькой юбочке или комбинации. Поднялся такой хохот!.. А потом было лето, Софья Станиславовна очень болела. И вдруг звонит Наина Иосифовна: Галина Борисовна… она меня еще называла Галина Борисовна, потом уже стали по-другому…
