Виктор Афанасьев - Рылеев
Здесь получил он от матери известие, что на киевское имущество его покойного отца, которого он был наследник, наложен арест. Будучи в последние годы управляющим в имениях Голицыных, Федор Андреевич в чем-то там промахнулся, как-то протратился, и вдова князя Голицына по смерти Рылеева предъявила его наследникам иск в восемьдесят тысяч рублей. Началась тяжба, которая затянется на много лет. «О вельможи! о богачи! — пишет Кондратий Федорович матери в ответ. — Неужели сердца ваши не человеческие? Неужели они ничего не чувствуют, отнимая последнее у страждущего!» Имущество Федора Андреевича вместе с его киевским домиком едва ли стоило больше десяти тысяч (эту сумму назвал Рылеев в одном из своих позднейших писем). А у Анастасии Матвеевны не оказалось даже тех нескольких рублей, которые нужны были ей для выкупа хранившегося у Федора Андреевича ее собственного портрета.
«Вы пишете, — сокрушается Рылеев, — дражайшая матушка, что не имеется у вас денег, дабы выкупить последнюю фамильную драгоценность, сыновнее сокровище — ваш портрет! Не присылайте лучше ко мне ни копейки, я, право, не нуждаюсь в деньгах, ей-богу, не нуждаюсь, постарайтесь только выручить портрет!»
В том же письме Рылеев пишет матери о своем слуге, батовском крестьянине: «Жене Федора Павлова скажите от него, чтобы она не печалилась, что он все, слава богу, здоров и при первой оказии приедет. Я никак не могу нахвалиться сим добрым стариком — и желал бы, дражайшая матушка, дабы вы его, когда он приедет, отправили в деревню на покой за его труды и добродетель». Взамен Рылеев просил у матери двух мальчиков — Федьку, который «будет за лошадьми присматривать как охотник до них», и другого, который «будет в горнице».
Вскоре уже наладившееся было течение мирной жизни нарушилось.
4
Пока Наполеон благоустраивал отданный ему союзниками во владение остров Эльбу у берегов южной Франции, делая из него продуманное до мелочей маленькое государство с армией и флотом, его победители заседали в Вене, ведя тайные переговоры о том, чтобы услать его подальше, на один из островов Тихого океана. Были и проекты внезапного захвата Эльбы, похищения Наполеона и даже его убийства. Наполеону было сорок пять лет, энергия его не угасла, и тактический гений его не дремал. В феврале он отпечатал прокламации к французскому народу и к армии и 26-го числа того же месяца двинулся во Францию на шестнадцатипушечном бриге и шести баркасах. С ним был весь гарнизон Эльбы — тысяча сто солдат старой гвардии и батальон корсиканских стрелков.
Флотилия прошла незамеченной мимо сторожевых английских и французских судов. Высадившись на материке, Наполеон повел свое маленькое войско через Канн и Грасс на Гренобль по крутым горным тропам. Министры Людовика XVIII только через несколько дней узнали о происшедшем. Роялисты забили тревогу, армия пришла в движение, но было уже поздно — Лион и Гренобль восторженно приветствовали Наполеона. Он шел к Парижу со всевозрастающей армией.
Без единого выстрела Наполеон занял Париж. Бурбоны бежали. Начался героический период Ста дней. Франция, снова ставшая наполеоновской, оказалась одна лицом к лицу с объединенной Европой, которая решила во что бы то ни стало уничтожить «авантюриста».
…12 апреля 1815 года Первая конноартиллерийская бригада двинулась во второй поход против наполеоновских войск. В середине марта Рылеев пишет матери: «Ровно почти через год я вновь переправляюсь чрез Рейн. Какая величественная: река! Какое чудесное зрелище… Года за четыре пред сим кто предполагал, что войска чуждых стран так легко будут переправляться через реку сию? Этого мало, кто мог предполагать столь быстрые действия союзников и столь слабое сопротивление противников?! Но — обстоятельства переменились — что было за четыре года, что могло быть тогда, то не будет и не может быть теперь. Великая нация теперь слабая, войско ее — шайка разбойников, начальник — странствующий Дон-Кишот».
Подполковник Сухозанет в этом походе назначил Рылеева квартирмейстером. «Довольно забот, — пишет Рылеев матери, — прежде немного трудноватых, но теперь приятных». Он, как заметили сослуживцы, сделался вдруг деятельным и исполнительным, даже Сухозанет был им доволен. Однако тут не было секрета: одно дело война, другое — аракчеевская муштра в мирное время… Кроме того, разъезды по чужой стране с небольшой командой солдат позволяли близко наблюдать жизнь простого народа, быстро входившую в свою обычную колею. Тот же Косовский, не очень доброжелательный его товарищ, заметил, что Рылеев «со вниманием следит за благоустройством тех мест, чрез которые следовала батарея», что он «успел составить несколько записок того края, в коих старался изложить свой взгляд, причем не пожалел даже высказать много правды». Косовский считает, что тогда-то и «зародилась в нем мысль, что в России все дурно, для чего необходимо изменить все законы». Конечно, Косовский ошибается — эти мысли пробудились в сознании Рылеева еще в тех российских провинциях, в которых он стоял с батареей. Минская губерния была самой отсталой в империи, крестьяне-белорусы жили по большей части в страшной нужде. Рылеев с его страстной и правдивой душой не мог не видеть этого, не мог не страдать, не думать о бедствиях народа.
«Любопытство знать будущее снедает меня», — писал он матери из Франции, из города Васей, где батарея вместо военных действий два с половиной месяца готовилась к «высочайшему» смотру в Вертю. Эти долгие месяцы были подлинной пыткой для солдат, нашедших здесь вместо сражений ад ежедневной шагистики.
Русские войска в кампании 1815 года в основном играли роль резерва. Огромных прусско-австрийских и английских сил хватило для того, чтобы одолеть в июне этого года при Ватерлоо последнюю армию Наполеона. Вскоре война кончилась. Наполеон, сдавшийся англичанам, был отправлен на остров Св. Елены в Атлантическом океане. Париж был занят войсками Блюхера и Веллингтона. Русских на этот раз там было немного.
В сентябре 1815 года довелось побывать в Париже и Рылееву. События этого года уже не имели связи с Отечественной войной в России, поэтому молодой русский офицер-артиллерист смотрит на развалины когда-то грозной империи без мстительного чувства, даже наоборот — с неожиданным для него самого чувством удивления, уважения.
В эти парижские дни Рылеев вел записки, нечто вроде дневника в письмах к вымышленному другу, — жанр в то время благодаря «Письмам русского путешественника» Карамзина очень распространенный в России. В чемодане Рылеева, без сомнения, были припасены путеводители по Франции и по ее столице — их в России еще до 1812 года было издано несколько. Из них Рылеев черпал цифры, факты и всякие точные детали, но главное в его записках — это, конечно, его собственные впечатления.
