Владимир Новиков - Пушкин
8 сентября. Москва. Кремлевская канцелярия, а потом Чудов монастырь, где обитает Николай Павлович. «Император принял меня самым любезным образом», — напишет потом Пушкин П. А. Осиповой.
Действительно, в отличие от Александра I, не раз решавшего участь поэта, но при этом не удостаивавшего его беседы, новый царь целых два часа говорит с глазу на глаз с изгнанником, которому он отныне дает свободу передвижения. Одного этого достаточно, чтобы расположить к себе поэта, уже шесть лет лишенного возможности жить в столицах.
Пушкину задан прямой вопрос: что бы он делал, если бы 14 декабря был в Петербурге? Он откровенно отвечает: «Неизбежно, Государь, все друзья мои были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них» (так передаст много лет спустя пушкинские слова Анна Хомутова, слышавшая их 26 октября 1826 года на вечере в честь поэта в доме Марии Римской-Корсаковой).
Заходит речь о цензурных притеснениях, и Николай обещает оградить Пушкина от них. Он берется сам быть его цензором. Предложение неожиданное и необычное.
Пушкин в приподнятом настроении отправляется в гостиницу «Европа» на Тверской улице. А царь во время вечернего приема у французского посла говорит Дмитрию Блудову (некогда товарищу Пушкина по «Арзамасу», а теперь влиятельному сановнику), что разговаривал нынче «с умнейшим человеком России».
Кажется, что царь и поэт хорошо поняли друг друга. Может быть, между поэтом и царем возможно равноправное сотрудничество?
Теперь, почти два столетия спустя, мы располагаем множеством фактов и сюжетов на тему отношений художника и власти. И знаем, что в российской истории это опыт исключительно негативный.
Но Пушкин пробует. Рискует.
И еще Пушкин наконец встречается со своей славой. В провинции он о ней только слышал и читал. А теперь въяве ощущает всю прелесть положения «живого классика».
Друзья старые и новые. Блестящий и остроумный Сергей Соболевский становится «путеводителем Пушкина по Москве», по выражению Ксенофонта Полевого. Через него отправляется вызов на дуэль Федору Толстому, которого Пушкин считает главным распространителем гнусной сплетни шестилетней давности — о том, что поэта якобы высекли в Тайной канцелярии. Соболевский, однако, улаживает конфликт. Через полгода с небольшим он предотвратит еще одну дуэль. Если бы он оказался рядом с Пушкиным и десять лет спустя…
Дома у Соболевского Пушкин читает «Бориса Годунова». Слушают и старые и новые знакомые. Чаадаев. Композитор-дилетант Михаил Виельгорский, сочинивший музыку к песне Земфиры. Двадцатилетний Иван Киреевский, будущий критик, а пока служащий архива Министерства иностранных дел. Его ровесник Дмитрий Веневитинов, дальний родственник Пушкина, талантливый поэт. Напечатал дельный разбор первой главы «Онегина» — лучшее пока, что написано на эту тему. Ему предстоит переезд в Петербург, а через полгода — безвременная кончина на двадцать втором году жизни.
Веневитинов — глава кружка «любомудров» (русская калька греческого слова «философ»). Еще любомудров с легкой руки Соболевского называют «архивными юношами» — по месту службы некоторых из них. Затевается журнал «Московский вестник», издавать который будет писатель и историк Михаил Погодин. С ним Пушкин знакомится у Веневитинова. В этом доме, что в Кривоколенном переулке, где живут Дмитрий и его брат Алексей, 12 октября происходит пятое уже чтение автором «Бориса Годунова», самое историческое.
Присутствуют братья Иван и Петр Киреевские, братья Федор и Алексей Хомяковы, Степан Шевырев — цвет будущего славянофильства. Как скажет потом Шевырев, во время этого вдохновенного чтения Пушкин выглядит «красавцем». Помимо «Годунова» звучат «Песни о Стеньке Разине», впервые исполняется недавно сочиненный пролог к «Руслану и Людмиле»: «У Лукоморья дуб зеленый…». Всеобщий восторг, полный триумф.
Вскоре Алексей Хомяков собирает у себя на Петровке будущих сотрудников «Московского вестника». Среди гостей — Пушкин и польский поэт Адам Мицкевич. Между лидерами двух славянских литератур сразу возникает близость, человеческая и творческая.
Создатели нового журнала рады участию в нем Пушкина. С ним заключается особый договор на 10 тысяч рублей в счет предстоящих публикаций (реально, как свидетельствует Шевырев, будет выплачена 1 тысяча, которая уйдет на оплату карточного долга).
Пушкину интересны «любомудры», молодые, образованные, полные вольнолюбивых мечтаний («ребята теплые, упрямые», — напишет он о них потом Дельвигу). Но их увлеченность немецкой философией, умственными абстракциями ему довольна чужда. Вспомним ту легкую иронию, с которой описан во второй главе «Онегина» Владимир Ленский, «с душою прямо геттингенской». Эта глава, кстати, как раз в октябре 1826 года выходит отдельным изданием.
Пушкин способен увлечься самыми разными идеями, но ни от одной он не попадает в зависимость. Воплощать философию в образах и сюжетах — это не для него. Пушкин творит свободно, а его произведения (по отдельности и в целом) потенциально философичны. То есть они многозначны и могут быть трактованы разными способами. Такое искусство, по большому счету, и сложнее, и выше «идейного». Недаром одним из самых преданных Пушкину писателей в ХХ веке стал Владимир Набоков, ни в грош не ставивший «литературу больших идей».
В «Московском вестнике» появятся пушкинские тексты: это и сцены из «Бориса Годунова», и отрывки из «Евгения Онегина», и программные стихотворения «Пророк» (под названием «Поэт»), «Поэт и толпа» (под названием «Чернь»), «Поэту» и многое другое. Но не удастся Пушкину внедрить в журнал близких ему поэтов: не приживутся там Баратынский и Языков. После смерти Веневитинова, отъезда за границу некоторых молодых и активных сотрудников журнал начинает хиреть. Читательского успеха нет. Тираж — 600 экземпляров, а потом и вполовину меньше. Пушкин отдаляется.
Куда более успешен «Московский телеграф», издаваемый Николаем Полевым, сделавшим ставку не на поэзию и прозу, а на критику, публицистику, материалы по науке и истории, экономике, торговле («бизнесу», как сказали бы сегодня). Журнал боевой, чуткий к духу времени. До некоторой степени здесь предвосхищен тот идейный вектор, который сто с лишним лет спустя обнаружится в шестидесятническом «Новом мире» Александра Твардовского. Плюс к тому богатый визуальный ряд: модные картинки, гравюры, портреты знаменитостей, рисунки мебели и экипажей.
Там на первых ролях Вяземский, через него Пушкин передавал свои стихи. Будут в этом журнале и статьи Пушкина. Еще из Михайловского в письме к Полевому он назвал «Московский телеграф» лучшим «из всех наших журналов». Но при личной встрече в Москве у Пушкина с Полевым сближения не происходит, несмотря на явный пиетет издателя по отношению к поэту. Младший брат издателя Ксенофонт Полевой видел возможную причину в аристократическом высокомерии Пушкина: Полевые по происхождению были купцами. Дело, по-видимому, обстоит сложнее. Для Николая Полевого ориентиром остается романтизм, а Пушкин уже живет чем-то другим.
