Николай Павленко - Петр II
Чему и как учил Маврин Петра Алексеевича, неведомо. Но судя по тому, как складывалась карьера наставника, неграмотная императрица была довольна службой бывшего пажа — в 1725 году он был произведен в камер-юнкеры, пожалован несколькими деревнями, а в начале 1727 года получил один из высших придворных чинов камергера. Благосклонное отношение императрицы к Маврину выразилось и в том, что она выдала за него замуж камер-фрейлину своей племянницы княжну Лобанову. Вероятно, обязанности Маврина ограничивались не столько обучением, сколько воспитанием: знаниями, необходимыми для обучения Петра, бывший паж не располагал.
(Карьера Маврина оборвалась в 1727 году, когда обнаружилась его причастность к кружку Аграфены Петровны Волконской, интриговавшего против Меншикова. Как только светлейшему стало известно, что члены кружка стремились воспрепятствовать его желанию породниться с царствующей династией, все они подверглись ссылке.)
В 1722 году за обучение внука взялся Петр Великий, более компетентный в требованиях, предъявляемых к тому человеку, который должен отправлять эту должность. Выбор его пал на Ивана Алексеевича Зейкина (по другой транскрипции: Зейкера), служившего учителем в доме Александра Львовича Нарышкина, племянника царя.
Петр лично обратился к Зейкину с просьбой стать наставником внука: «Господин Зейкин! Понеже время приспело учить внука нашего, того ради, ведая ваше искусство в таком деле и добрую вашу совесть, определяем вас к тому, которое дело начни с Богом по осени…»[15]
Зейкин, видимо по подсказке Нарышкина, долго отказывался от поручения, ссылаясь на неспособность выполнить столь ответственное поручение. Он отвечал царю письмом, в котором заявлял, что «за моею старостию и дряхлостию оное бремя понесть не могу. К тому же, в науках и языках недостаточен, такова искусства не имею, штоб высокое вашего императорского величества изволение мог достодолжно исправить и в том ваш государский гнев на себя наведу». Ответ заканчивался просьбой его «от оной службы отставить».
Одновременно Зейкин обратился с письмом, вероятно, к Макарову, чтобы тот «предстательствовал» перед Петром I об освобождении от должности воспитателя. Отказ он мотивировал своей «к толикому делу негодностью» и объяснял, в чем она состоит: «Тут надобна бодрость неусыпная и искусство повсемественное, а я на што ни подумаю, всего мне не достает к исправлению моей в таком служении должности в науках таким высоким лицам пристойных я не достаточен, в языках не доволен, в придворных поступках весьма не заобычен». Зейкин убеждал Макарова, что он не справится с поручением, как «человек чужестранный, беспомощный и многими напастьми награжденный». Он и рад бы повиноваться указу, «да совесть моя заставливает мене донесть мои к тому делу недостатки».
С аналогичной просьбой Зейкин обратился и к Нарышкину: «Пожалуйста, государь мой, помилосердствуйте обо мне, слуге своем, извольте исходатайствовать, штоб мне налагаемое бремя миновать… Ни ума, ни силы столько нет, штоб мне оное снесть».
Нарышкин тоже обращался к Макарову, чтобы тот «предстательствовал» перед Петром об освобождении Зейкина от обязанностей наставника великого князя, но, судя по ответу кабинет-секретаря Александру Львовичу, успеха не достиг. В письме от 17 мая 1722 года Макаров перед отъездом из Коломны в Астрахань писал Нарышкину: «Хотя я всеми мерами трудился, чтоб господина Зейкера известное бремя миновало, однако ж ничто успело, и изволил ныне его величество написать к нему своеручное письмо, которое послано с Павлом Ивановичем (Ягужинским. — Н. П.), где написано, чтоб он то дело начинал кончая с ноября месяца. И хотя я при том доносил, что вы увольнены до декабря и чтоб с вами ему ехать, на что изволил сказать последнее, что де и так время немало».[16]
Петр догадался, что Макаров действовал по просьбе Нарышкина: Нарышкин «его не отпускает, притворяя удобовозможные подлоги, и понеже я не привык жить с такими, которые не слушают, да смирно, того ради и скажи и объяви… что ежели… Зейкин по данному письменному указу не учинит… то я не над Зейкиным, но над ним (Нарышкиным. — Н. П.) то учиню, что доводится преслушникам чинить, ибо все сие от него происходит».
Царь отправил Зейкину новое послание. По тональности оно резко отличается от первого: тогда царь обращался к Зейкину как частное лицо, с просьбой. Второе же послание царь назвал указом, который надлежало безоговорочно выполнить. «Указ господину Зейкину, — писал он 10 ноября 1723 года. — Определяю вас учителем к нашему внуку, и когда сей указ получишь, вступи в дело сие немедленно».
Переписка о назначении Зейкина учителем свидетельствует, с одной стороны, о заботе царя об образовании внука, а с другой — о потере времени, для этого предназначенного. Зейкин не оставил никакой программы обучения, не указал ни предметов, которыми занимался с воспитанником, ни времени, отведенного на эти занятия. С уверенностью можно сказать, что он обучил великого князя латинскому языку: преемник Зейкина барон Остерман не вложил латинский язык в программу образования, из чего следует, что великий князь уже усвоил этот предмет.
Назначил Зейкина учителем Петр I, однако исполнять свою должность ему пришлось в те годы, когда престол занимала императрица Екатерина, а всеми делами заправлял всесильный Меншиков.
10 июля 1727 года Зейкин отбыл на родину в Венгрию, и обучение наследника оказалось в руках Остермана, назначенного на эту должность Меншиковым. К этому времени Екатерина уже скончалась (это случилось 6 мая 1727 года), а великий князь был провозглашен императором.
Отметим, что неграмотный Меншиков знал цену образованию и образованным людям. Назначив Андрея Ивановича Остермана на должность воспитателя, он не освободил его от должностей вице-канцлера и члена Верховного тайного совета.
На первый взгляд это был весьма удачный выбор. Во-первых, Остерман был обязан своей карьере Меншикову — это по его предложению Екатерина I назначила Остермана членом высшего правительственного учреждения — Верховного тайного совета. На первых порах Андрей Иванович проявлял по отношению к своему покровителю полное послушание — не скупился на разумные советы, одним словом, выдавал себя за верного слугу князя. Во-вторых, Остерман принадлежал к числу наиболее образованных людей России. По своей образованности он уступал, пожалуй, лишь новгородскому епископу Феофану Прокоповичу. Но отношения последнего с Меншиковым были натянутыми, так что князь не рискнул передать воспитание императора и своего вероятного в будущем зятя человеку, способному использовать должность наставника, чтобы привить воспитаннику неприязнь к будущему тестю.
