Михаил Азаров - Зазнобы августейшего маньяка. Мемуары Фанни Лир
Доктор и адмирал предупредили, что мое присутствие произведет большой скандал. Я и сама это чувствовала и не раз просила великого князя позволить остаться в Бриндизи, где подождать его, но он заупрямился и, как всегда, дорого заплатил за свое упрямство, оно стоило ему гнева императора и похода в Хиву.
Продолжение путешествия. Возвращение в Россию. Поход в Хиву
Вечером того же дня я переправилась в Бриндизи, куда через несколько часов явился и великий князь. Отсюда началась вторая часть нашего путешествия на пути в Россию. Мы останавливались в Неаполе, Риме, Флоренции, посетили Геную, Милан, Венецию, прожили два дня в Вене и через Варшаву в Петербург.
В Неаполе и Риме великим князем овладела настоящая мания к бюстам, статуэткам и редким вещам, из бронзы, мрамора и порфира. Он накупил такую массу и так рьяно гонялся за ними, что у меня кружилась голова.
В Триесте мы осматривали недостроенный дворец эрцгерцога Максимилиана, одиноко стоящий на белой скале над морем, как надгробный памятник этого несчастного принца (Мирамаре — замок, построенный в 1854 — 56 гг. в 6 километрах от Триеста, мексиканским императором Максимилианом, казненным в 1867 г.)…
В Варшаве, при виде вышедшего навстречу великому князю его Волынского полка, я ощутила прилив гордости и тщеславия. С приездом в Петербург начались тревоги…
Между тем, как мы, путешествуя, убаюкивали себя сладчайшими иллюзиями, наш толстяк-доктор посылал великому князю Константину письма, в которых советовал отослать моего Николая подальше от меня и намекал на поход в Хиву. Он старался воспламенить воображение великого князя рассказами о ратных подвигах, рисовал ему соблазнительную картину его триумфального возвращения из похода со славою героя и Георгиевским крестом за храбрость и настолько успел в этом предприятии, что великий князь, после многих страшных сценах со своим отцом, от которых он провел несколько дней в жесточайшей лихорадке, наконец, покорился.
Не отчаивайся, моя дорогая, — утешал он меня: — через несколько месяцев я возвращусь, и тогда со мной будут обращаться не как с ребенком, а как с взрослым человеком. Наконец он решился уехать только после того как ему обещали оставить меня в покое и не пытаться разорвать нашу связь. Ему пришлось даже поспорить из-за этого с самим царем.
— Ваше величество может распоряжаться моей жизнью; но есть предел, где великий князь кончается и начинается человек.
В другой раз на замечание своего отца о безнравственности иметь любовницу он отвечал:
— Зачем так упрекать меня, если это у нас всех в крови.
И привел примеры Петра Великого, Анны, Елизаветы, Павла, Николая, своих дядей и еще одного, гораздо более близкого по родству лица (Александр II поглощенный интригами двора и семейными неурядицами, как известно, посвящал очень мало времени воспитанию своего сына Николая, умершего в 1865 году в Ницце.).
Отец его покраснел и умолк, так как он сам имел 15 лет любовницу. А прочие члены семьи Романовых разве безгрешны, и тайны их интимных связей не известны всей России?
Кто не знает, например, что одно высочество имеет любовницу, которую содержит до того скаредно, что она должна выпрашивать несколько копеек для покупки к чаю лимонов, или что одна высочайшая особа находится под башмаком капризной прелестницы, играющей министрами государства, как дети куклами. (Намек на вел. Княгиню Юрьевскую, состоящую в морганатическом браке с Александром II).
Но не буду разбирать чужие дела; у меня довольно и своего горя.
Вышло решение о причислении моего князя к генеральному штабу хивинской армии и его отъезде на место военных действий.
Я старалась превозмочь свою печаль и даже купила, в утешение, Георгиевский крест, чтобы вдеть его в петлицу великому князю, когда он возвратиться, с правом носить его. Бедное дитя, он никогда не получил этого права.
Письма из Ниццы
Прежде чем уехать, великий князь позаботился устроить меня возможно лучше и нанял мне прекрасную квартиру на Михайловской площади. Там накануне Рождества он сам устроил для меня елку с великолепными подарками, и на другой день, утром, я увидела у своего подъезда новый знак его щедрости и внимания — сани, запряженные парой вороных с медвежьей полостью и кучером Владимиром.
Срок отъезда в Хиву приближался, но перед этим великий князь должен был съездить в Ниццу к своей больной матерью. Эта поездка заняла не более 10 дней, в продолжение которых я получила от него следующие письма:
«Ницца, 29 января 1873 г.
Милая моя женушка, тяжело мне без тебя; ты стала для меня необходимостью и я, кажется, умер бы от более долгой разлуки с тобой. Вообрази себе контраст. В среду в Петербурге зима и снег, а в воскресенье в Ницце жара, апельсины и фиалки. Таким представляется мне наш переход от земной юдоли к небу. Желаю только, чтобы в ожидающих нас горных садах ты была бы всегда со мной, и никто не мог бы нас разлучить.
Здесь, на земле, мы, кажется, не рождены для совместного счастья. Если бы ты знала, как я страдаю, думая о нашем будущем… Никогда я не считал себя способным к такой страсти и чувствую, что она последняя… В Париже шел снег, бульвары были отвратительны… Во время пути ничего интересного, за исключением разговора с двумя типичными французами — морским офицером и отставным унтером из африканских шассеров. Старый солдат с яростью говорил о Бонапартах, проклинал Базена и на мой вопрос, думает ли он, что французам удастся отомстить пруссакам, сказал со слезами на глазах:
«О, как я желал бы родиться русским, господа! Как я завидую сожжению Москвы! Как я хотел бы видеть Париж испепеленным. Теперь эти бульвары, театры, нарядные люди и все это великолепие столицы — наш стыд! Это разлагающаяся Франция. Мы, как древние римляне: пришли варвары, от них откупились, и они ушли; но они вернутся и уничтожат нас!
Здесь меня приняли радушно, но немножко, как погибающего… Как знать? Может быть, я и в самом деле такой, лишь бы ты для меня не погибла… При тебе я способен на великие дела, без тебя, если бы нас разлучили, будь уверена, не вернусь в Россию к своему великокняжескому посту, но или пойду на смерть, или убегу в Америку, чтобы жить с тобой.
Мой ум, сердце и душа, все принадлежит тебе, за исключением долга службы, которая зовет меня, и до тех пор, пока умеют ценить ее.
Твой душой и телом Н.»
«Ницца, 31 января 1873 г.
Письма твои, милая моя женушка, сводят меня с ума… Смешно сказать, но ничто не пробуждает во мне столько гордости и высокомерия, как любовь женщины, избранной мной из толпы. В моей недолгой жизни у меня было немало связей, которым многие могли бы позавидовать, но они длились не более нескольких дней, тогда как мое чувство к тебе будет иметь влияние на всю мою жизнь. Такие чувства, как тебе известно, не в моде. В них, может быть, нет шика, но что до этого!
