Лариса Машир - Дневник детской памяти. Это и моя война
Когда мы с мамой вернулись в Москву, я снова лежал в больнице. Мне подлечили колено, хотя оно не может сгибаться все равно, и удалили часть осколков. Но другая часть – в руке и ногах – осталась на горькую память о войне, ношу до сих пор с 14 лет…
Валентина Леонтьева, народная артистка СССР
Фрагмент интервью 2000 года.
Горе и трудности всегда сплачивают добрых людей. Я была блокадницей, но это не моя заслуга – так случилось. Во время войны, во время блокады[1] мы, девчонки, бегали по всем лестницам. Двери же открыты, носили крохи хлеба и, главное, – воду людям, которые уже не вставали. Вот так относились друг к другу блокадники.
Я знаю, что такое горе, – я папу мертвого на саночках везла. Вместе с другими бросила его в траншею. Мы были приторможенные все, так организм спасал нас. Иначе мы сошли бы с ума…
Я ходила занимать очередь в булочную в 3 часа ночи, с 6-го этажа по трупам. Потому что все вытаскивали умерших на лестницу, а дальше не было возможности, от голода сил не было. Я была девчонка трусливая и сначала со свечкой ходила, электричества не было. А потом свечки кончились, и я наступала в темноте на головы, на животы, и уже мне не было так страшно.
Я помню однажды стояла в булочной. А народу, как всегда, битком, очередь по кругу, по кругу, и так много раз. И под ногами у меня что-то оказалось, то есть я наступила на что-то, поднимаю – сверточек бумажный, и так он резинкой несколько раз обернут. И вдруг женщина какая-то криком кричит – карточки потеряла. Хлебные карточки! А что такое хлебные карточки? Это жизнь! И вот она их потеряла. Я пробираюсь к ней. И спрашиваю: не это ли она потеряла?! Она буквально выхватила у меня сверточек и так била меня по лицу, так била… Ей говорят, за что ж ты девчонку так бьешь, она спасла тебя. А та не могла остановиться. И я ее понимала, потому что потеря карточек – это верная смерть для семьи. Вот этот эпизод я никогда не забуду.
И как же мы понимали тогда друг друга…
Мне кажется, если бы я не знала, что такое горе, я не имела бы права говорить о горе других, о судьбах других. Вот бывали у нас в передаче «От всей души»[2] герои самые настоящие, потому что преодолели в себе эту катастрофу и остались людьми. И всегда были людьми! Может быть, поэтому я их помню, всех до одного…
* * *Например, однажды среди героев передачи оказалась такая хрупкая, тоненькая Соня Воронович. Эта девочка-подросток во время войны творила чудеса мужества! Когда я вызвала ее на сцену, то увидела маленькую женщину с огромными глазами. Я знала про нее, что она в буквальном смысле на коленях выпрашивала у председателя лошадь. Это доверить лошадь в войну сопливой девчонке! А что она делала? Она собирала стариков из окрестных деревень, свозила их к себе, топила баню, обстирывала и чаем травяным поила! Ведер по 40 воды носила! А потом развозила их по домам. Откуда силы брала эта девочка?!
* * *Нет, женщины в России вообще удивительные! Вот старшая сестра моя Люся, единственная и любимая! У нее же в блокаду сынок родился. Папа наш уже умер. И ведь Ленинград вымирал![3] Что такое 150 граммов хлеба, и больше ничего! И Люся решила прорываться из Ленинграда, чтобы спасти сына. «Дорогу жизни»[4] по Ладоге еще не открыли. Ей тогда удалось выбраться. Ее пожалели. Только по дороге у нее ребенок умер, и пришлось ей в снегу его похоронить. Попробовала вернуться к нам с мамой, но назад ее в Ленинград уже не пустили. Был военный приказ – ни в город, ни из города! А куда ей деваться? Ехать куда от войны? И вот на какой-то станции ее одна женщина выслушала и сказала: «А поехали к нам»… Добирались они, я знаю, в телячьих вагонах очень долго. Приехали в колхоз, война, работать где-то надо. Сначала Люся дояркой была, потом полеводом, потом агрономом. А ведь перед войной она окончила в Ленинграде институт и музыкальную школу. Она у меня вообще большая умница, она и добрее, и лучше…
А потом, ко всем нашим блокадным бедам, в наш дом попал снаряд, и все – наша квартира коммунальная, где были у нас две маленькие комнаты, – сгорело…
Виктор Гехт, радиоинженер
Моя война началась в сентябре 1939 года, когда Галиция перестала быть польской территорией и, согласно секретному пакту Молотова – Риббентропа, перешла к СССР Мы стали частью Украины. Мой городок Бучач – любимая Родина – красивейшее место Галиции! До Первой мировой это была часть Австро-Венгрии. Сохранились стены старого замка XVI века в окрестностях городка, а в центре его до сих пор стоит красавица ратуша…
Мне было 8 лет. Как положено, я имел и польское имя Дзюнек. Детство мое было беззаботным и счастливым. У меня были бабушки и дедушки, любимые тети. Я был единственным ребенком в семье учительницы и служащего конторы «Заготзерно». Мы «дети разных народов» – польские, украинские, еврейские, немецкие – играли вместе, бегали домой друг к другу, и не было у нас никаких проблем. Родители с соседями – украинцами, поляками – тоже не ссорились, дружили и чем-то помогали. Потом некоторые из них во время оккупации отвечали нам тем же…
В 39-м жизнь стала меняться. Сначала вошли танки, на броне которых сидели красноармейцы. Мальчишки и я в том числе бегали между ними, нам дарили красные звездочки и незнакомые монеты. А через несколько дней мимо нас уже шла колонна польских военнопленных. Помню, как из этой колонны был отпущен наш сосед-поляк, мастер на все руки и просто хороший человек. (Он будет помогать нам продуктами в первые дни оккупации, пока нас не выгонят из нашего дома.) Помню, как вся ребятня мчалась, обгоняя его и друг друга, чтобы первыми принести в его дом весть о том, что их отец возвращается…
Из Германии и Польши в наш городок стали прибывать беженцы – еврейские семьи. Поредели наши детские компании. Богатые семьи с детьми высылались на восток после национализации в пользу советской власти. В это же время польское население массово выселялось на запад, в Польшу. В городе появилось много военных. На окраине города построили аэродром, который разбомбит немецкая авиация в первые же дни нападения на СССР.
* * *В июне 41-го пришла моя вторая война, личная, непроходящая. Она забрала мое детство и сделала меня сиротой, но этого мало, она поставила на мне эксперимент на выживание.
В первый же день немецкой оккупации погиб мой дядя – первая жертва в Бучаче. Он бежал на помощь соседям-полякам, у которых после обстрела загорелся дом. Успел добежать до калитки. Оказалось, он не имел права бежать. Осталось у него двое сирот.
