Иван Дроздов - Разведенные мосты
Провели меня на второй этаж в кабинет хозяина, сказали, что это лучшая комната в доме и я могу здесь жить, сколько мне захочется. Но я тут же решил сказать, что пробуду у них несколько дней, а что дольше жить не могу, потому что меня ждут дела в Москве. Они предлагали встретить тут лето, но, впрочем, не очень настойчиво.
Потом мы спустились вниз, и тут возле входной двери был небольшой коридорчик, в углу которого топилась чугунная печурка и стоял небольшой столик, окружённый тремя стульями. Мне предложили место поближе к печурке и сказали, что здесь они живут все холодные месяцы, здесь готовят пищу, едят и даже спят на большом деревянном диване, стоявшем за дверью. Я не сразу оценил этот стиль их жизни, но потом, когда после ужина поднялся в роскошный кабинет и съёжился от холода, позавидовал им, избравшим для себя уголок, очевидно, единственный жилой в этом большом доме. Впрочем, на приготовленной для меня постели был матрац, подушка и два тёплых одеяла. И хотя градусник показывал цифру двенадцать, я скоро согрелся и крепко спал до самого утра.
Проснулся в девятом часу и решительно не хотел вылезать из-под тёплых одеял. Вот тут-то я смог вполне оценить преимущество наших русских жилищ, где непременным и первейшим атрибутом была нагревательная система: в деревне наша знаменитая русская печка, а в городе тёплая, а чаще всего горячая батарея. Я лежал и рассматривал потолок, на котором по краям была пущена искусно сработанная лепнина, изображающая грузинский орнамент, а на середине тоже лепнина и богатая хрустальная люстра. У дивана во всю стену ковёр, кажется, туркменский ручной работы. Шкафы, кресла, огромный письменный стол и настольная лампа. Вспомнил рассказы хозяина о том, как он ездил в Москву и там за взятки доставал мебель фирмы Шератон — для себя, для сестры, которая живёт в Очамчире, и для двух сыновей, занимающих важные посты в Сухуми: один в милиции, другой в городской прокуратуре. Я ещё тогда думал: не живут у себя, в Сванетии, а всем кланом перебрались поближе к морю. Я тогда ещё не знал, что живут-то они и не на своей грузинской земле, а в Абхазии, где, как позже мне открылось, грузин считают чужаками и не очень-то их жалуют. Теперь-то мы, конечно, узнали, во что вылилось их нашествие в Аджарию, Осетию и Абхазию, читая в газетах о событиях, закипевших в этих местах, и о том, что моему Бидзине, и его сестре, и сынам пришлось побросать роскошные дома, и гаражи, и машины и налегке, без имущества и денег бежать к себе домой в Грузию. Здесь коренным жителям удалось избежать участи югославского Косово, где аборигены сербы оказались в меньшинстве, а пришлые албанцы стали силой вытеснять их с родных мест. Абхазы показали свой характер, и те, кто устраивал на их земле райскую жизнь, занимая тёплые места и налаживая механизм обмана коренных жителей, принуждены были смазать пятки и улепётывать в родные пенаты. Ныне подобные процессы происходят на нашей русской земле, особенно же в наших столицах, но напрасно забывают хитрованы, стремящиеся залезть в чужие дома и положить ноги на стол, чем кончаются подобные притязания. Русский народ, может быть, и не так скор на расправу, но история показала, как он может стоять за свои интересы.
Однако в то время я не думал, что Бидзина — чужак на абхазской земле, и, разумеется, не знал, как это он вместе со своими сынами, а также и сестра его сумели построить такие дворцы на абхазской земле, купить дорогую мебель, машины и зажить на широкую ногу. Кое-что мне откроет позже мой приятель абхаз Вано Заримба, к которому через пару дней я, как и обещал, явлюсь в гостиницу.
В Приморской гостинице мне дали адрес Вано и показали домик, в котором он поселился и там ожидает меня.
Встретились мы у калитки старого домишки, стоявшего на пригорке в двухстах метрах от берега моря. В доме, кроме Вано, никого не было, и он пригласил меня к столу, на котором стояла бутылка красного вина и ваза с фруктами.
— У вас тепло, а я за ночь так намёрзся. Спасибо хозяйке, она мне дала два тёплых одеяла. А тут…
Я оглядывал комнату, похожую на ту большую горницу в доме, где я родился и жил до восьми лет. И здесь увидел портьеру, за ней угадывалась печка, угол, в котором стояли кочерга с ухватами и все другие атрибуты деревенской кухни. От той стены шёл тёплый дух. Показывая на неё, я сказал:
— Там вроде бы печка?
— Да, печка. И я её протопил. Хозяин уехал в Тбилиси, там его жена лежит в больнице.
И затем продолжал:
— Быт абхазов, конечно, мало похож на ваш русский, но кое-что у нас странным образом почти до точности совпадает. Особенно же много общего в наших характерах. Мы, как и вы, широко растворяем души для гостей, готовы отдать им последнюю рубашку; как и вы, доверчивы, не ищем в словах, обращенных к нам, подвоха; не слышим обмана, коварства; мы, как и вы, до старости лет остаёмся детьми и только когда уж нам сядут на шею и начинают погонять, больно стегая плетью… Вот тогда мы просыпаемся и начинаем думать: что же нам делать.
Мы пили вино, которое больше походило на виноградный сок, ели фрукты, а Вано, всё больше воодушевляясь, говорил и говорил:
— Я ещё не слышал вашего мнения по поводу моих творческих замыслов, но я давно и серьёзно размышляю о природе родовых пристрастий, племенных разногласий и сшибок на национальной основе. В вашем романе вы вольно или невольно сунули палку в еврейскую кучу, — и, о ужас! Что тут поднялось!.. У нас все профессора и многие студенты читали вашу книгу, а затем искали газеты со статьями с критикой романа. Кое-кто предлагал обсудить книгу в студенческой среде, а затем поговорить о ней на учёном совете. Но нет, не тут-то было! Сразу выделилась группа профессоров, предложившая не будоражить больную тему. Коллеги им говорили: что же тут больного, особенно для нас, где почти все профессора грузины?.. Что же до евреев — у нас их мало, а те, что есть, никак себя не проявляют. И все-таки, идею задробили. Противников вашей книги оказалось больше, чем мы ожидали. И каждый из нас стал присматриваться к вашим противникам, спрашивать, уточнять, что они за люди, какие у них национальные корни. И увидели, что все они грузины, но мало кто знал, из какого тейпа, какой этнической группы, у кого сколько сванского, мингрельского, абхазского, — кто из какой местности, кто из какого княжеского рода…
— Ну, вот, — заговорил я с серьезным видом, — может, и не напрасно на меня напали критики?
— Не надо сомневаться в своей правоте! — решительно заявил мой собеседник. — Посмотрите на газету, где печатались статьи. Это «Литгадина», как у нас называют «Литературную газету». Там под крылышком еврея Чаковского собрались одни сионисты. Это уже не националисты; они к себе на работу берут не просто евреев, а биологически чистых особей; они даже и не расисты. У них налажен отбор людей при помощи какого-то биологического сепаратора. У них нет ошибок в отборе сотрудников, у них нет не только разных мнений, но даже и малейшего несовпадения во мнениях. Вот почему они так боятся всякого другого национализма, кроме еврейского. Особенно же они боятся русского национализма. Именно потому они так яростно и напали на ваш роман. А потом ещё, чтобы вас окончательно добить, они пальнули в вас из пушки самого большого калибра: натравили на вас и архитектора нынешней перестройки Александра Яковлева. Он, как вам известно, руководил в то время идеологическим отделом в ЦК партии, и его критика была равносильна приказу: этого писателя не печатать.
