Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.
Наумов превосходно играл. Но для концертирования ему не хватало крепости нервов, физической силы и желания бесконечно упражняться. Его не влекли триумфы пианиста, его увлекала сама музыка. Ее волнующаяся переливчатая глубина. На балу у Фиры Левушка сыграл свое произведение, прелюдию и фугу. Рихтер шепнул мне после первых тактов: «Иду на следующей неделе брать уроки у Вашего учителя!»
Наумов писал музыку. Мог бы стать «известным советским композитором», но этого он не хотел. Гордый и самокритичный, он рано осознал, что не сможет стать великим творцом. Перспектива быть «крепким середняком» оскорбляла его творческое самолюбие.
Левушка никогда не строил стену между учеником и учителем, общался с учениками, как с коллегами. Искал истину вместе с ними. Обстановка в классе была дружеская, домашняя. Дом его был всегда открыт, каждый из нас мог свободно зайти к Леве, выпить коньячку, покалякать с ним о студенческих делах. Ученики исповедывались Наумову – он все терпеливо выслушивал и помогал, как мог. Левушка был педагогом от Бога, он любил каждую мелочь этой тяжелой работы, его ученики были членами его семьи. В его квартире справляли дни рождения, устраивали свадьбы, завязывали романы…
Как-то само собой получилось, что многие левушкины ученики стали лауреатами и победителями крупнейших конкурсов. Без протекций, без звонков важным людям, без единого движения в сторону от искусства.
Из доцента Наумов превратился в профессора, ученики этого и не заметили. Потом стал «заслуженным». Все эти награды мало его интересовали… Редкий случай во времена всеобщей погони за почетными званиями!
К концу семидесятых годов я начал тяготиться музыкальной зависимостью от моего любимого профессора. Она мучила, изматывала и пугала меня. Я наблюдал за его учениками – они не были в состоянии осмыслить и исполнить ни одного произведения без помощи учителя. Я остро ощутил, что пришло время оторваться от мастера и начать работать самостоятельно. Начиная с 1979 года, я перестал брать уроки у Льва Николаевича. Левушку мое решение ранило в самое сердце, он не скрывал своей уверенности в том, что я никак не смогу обойтись без его направляющей руки. Я же твердо решил, что ни при каких обстоятельствах больше не буду пользоваться подсказками.
Пожив в Европе и познакомившись практически с европейской культурой, я понял, что мое понимание западной музыкальной культуры радикально отличается от левушкиного. Наумов был гениальный, но национальный, очень русский музыкант. Для настоящего же понимания и исполнения европейской музыки этого было слишком мало. Некоторое время мы не общались…
Только к середине восьмидесятых годов мы начали восстанавливать отношения и к концу девяностых стали добрыми друзьями и коллегами.
Конкурс
Русская музыкальная традиция? Это неактуально. Наша исполнительская традиция – это набор стилей и методов, заимствованных из европейской культуры…
Можно даже утверждать, что главная особенность отечественной музыкальной традиции, как и главная особенность нашего национального характера – это некоторая аморфность, податливость, бесформенность, даже газообразность… Нечто «вечно бабье»… Тогда как и характер западного человека, и сама западная классическая музыка – рельефны, упорядочены, почти предметны… Не обладающему ясной формой русскому сознанию, как газу или жидкости, легко заполнить собой чужую чеканную бронзовую форму. Эта легкость обманчива, для артиста-исполнителя – это ловушка. Влиться в чужую форму – не значит наполниться новым содержанием!
Осенью 1973 года я начал подумывать о конкурсе Чайковского 1978. Надеялся к тому времени повзрослеть и существенно усилить игру. В первый год моего студенчества я еще иногда в классики играл. Мама кричала мне из окна восьмого этажа: «Андрейка, домо-ой!»
Как-то раз в декабре я гонял шайбу на новом льду нашей дворовой площадки. Мама позвала меня домой. Но таким странным голосом, что я сразу понял – случилось что-то важное. Взлетел на восьмой этаж. Побледневшая мама стояла с телефонной трубкой и шептала: «Министр культуры, министр культуры!» Я взял трубку. Какой-то вежливый голос поведал мне, что сейчас со мной будет говорить министр культуры СССР, Екатерина Алексеевна Фурцева. Ого-го! Разговор был короткий.
– Андрей, есть мнение, что Вам необходимо принять участие в конкурсе Чайковского следующего года в составе советской команды. Как Вы к этому относитесь?
Молнией проскочила мысль – все, моей студенческой жизни конец, так и не успел пожить в свое удовольствие.
– Положительно!
– Ну и прекрасно, – закончила министр и повесила трубку.
В январе 1974 года мне пришлось заполнить анкеты участника, написать автобиографию. Похвалиться я мог тогда только одиннадцатью классами в ЦМШ и участием в финале всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей в Минске. Я не понимал, зачем те, наверху, решили послать меня на верную смерть. Это было жестоко, отправлять новичка на конкурс, где только из десяти советских кандидатов шестеро – лауреаты крупнейших международных конкурсов. В музыкальном сражении с этими опытными бойцами, некоторые из которых были к тому же на восемь лет меня старше, у меня просто не было шансов. Кроме того, за ними стояли их влиятельные профессора, почти все члены жюри конкурса и такие знаменитости, как Зак, Флиер, Малинин, Башкиров. Я чувствовал себя, как муравей, на которого медленно ползет асфальтовый каток. Кроме катастрофы мне этот конкурс ничего не сулил. Я готовился к тому, что получу летом пожизненный статус неудачника конкурса Чайковского.
С февраля меня освободили от занятий в консерватории. До начала конкурса оставалось три месяца. Несмотря ни на что, я начал серьезно готовиться. Помирать – так с музыкой! В марте нам раздали ноты обязательного современного произведения (для второго тура), которое специально к конкурсу написал талантливый композитор Александр Пирумов. Это было весьма трудное токкатное произведение, написанное современной композиторской техникой. Играть его участники могли и по нотам, но нам, «советским орлам», полагалось играть наизусть. Позже мне выпала честь исполнить это произведение в присутствии автора. Пирумов остался моим исполнением доволен, даже, кажется, не сделал ни одного замечания. Это заставило меня поверить в свои силы.
Министерство культуры сделало всем участникам конкурса роскошный подарок – всех нас отправили в Дом отдыха композиторов в Рузе. Каждому предоставили отдельный коттедж с хорошим инструментом. Мне достался Стэйнвей! Какое удовольствие – работать в «собственном» подмосковном доме! День и ночь. И заботиться о пропитании не надо – нас кормили бесплатно в столовой Дома композиторов. Многие участники приехали с родителями. Я работал и отдыхал с мамой.
![Владимир Ионов - [email protected]](/uploads/posts/books/109088/109088.jpg)