Джордж Бьюкенен - Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918
Его политика основывалась на убеждении, что Франция может напасть на Германию лишь в том случае, если та будет находиться в состоянии войны с Россией, и был поэтому готов на все, чтобы поддержать дружеские взаимоотношения с этой страной. Однако он сказал графу Кальноки, что не стоит prendre au sèrieux (принимать всерьез – фр.) теоретическую поддержку, которую он (князь Бисмарк) может оказать какому-либо предложению, выдвинутому Россией, так как он всего лишь стремится поддерживать с ней хорошие отношения, и на самом деле уверен, что никакая российская инициатива не сможет материализоваться, если ей будут всерьез противостоять Австрия, Великобритания и Италия. Но вера в энергичные действия со стороны этих держав была недостаточно твердой, чтобы у него возникло желание портить отношения с Россией.
Глава 3
1888–1900
Берн. – Дармштадт и Карлсруэ. – Мои отношения с королевой Викторией
Летом 1888 года я перевелся в министерство иностранных дел и работал там до конца следующего года, когда меня перевели в Берн. В конце 1892 года я получил чин секретаря посольства, и мне предложили должность поверенного в делах в Кобурге. Однако с моим назначением вышла задержка; имея в виду прежний образ жизни тогдашнего герцога, королева была против того, чтобы женатого человека направляли в Кобург. Этот вопрос все еще был на рассмотрении ее величества и министра иностранных дел, когда неожиданная смерть нашего посланника в Дармштадте позволила найти выход из положения, и я был назначен в Дармштадт в ранге поверенного в делах.
Дармштадт был во всех отношениях более желанным назначением, так как из-за его центрального расположения и близости к Франкфурту и Гомбургу можно было не терять связи с остальным миром и расширять круг знакомств за пределами этого, в сущности, небольшого гарнизонного городка. Несмотря на ограниченные возможности для светского общения, жизнь в Дармштадте имела много привлекательных сторон. Можно было часами кататься верхом в окрестных лесах; можно было, не удаляясь далеко от дома, охотиться практически на любую дичь: на оленей, косуль, диких кабанов, фазанов, куропаток, зайцев и даже тетеревов; и, если не было других занятий, можно было провести вечер в Придворном театре, где по очереди шли пьесы и оперы. Уровень представлений в театре, получавшем щедрую финансовую поддержку от великого герцога, был очень высок, и там я начал любить и понимать «Фауста» Гете. Постановка и игра актеров были восхитительны, а весь спектакль состоял из трех частей, каждая из которых занимала целый вечер. Первая часть включала сцены Hexen Küche (на кухне ведьмы – нем.), вторая была посвящена трагической любви Гретхен, а третья охватывала всю вторую часть в сокращенном виде. Светская жизнь, центром которой был двор, состояла из весьма приятных небольших обедов и непринужденных танцев, но с особенной теплотой я вспоминаю те дни, когда мы с моим другом бароном Максом фон Хейлом стреляли куропаток около Вормса и выслеживали оленей и серн в Тироле.
Хотя после того, как принцесса Алиса Гессенская[16] вышла замуж за российского императора, Дармштадт приобрел определенную политическую значимость в связи с частыми визитами их величеств, это был, как говорится, «семейный круг». Великому герцогу и великой герцогине королева Виктория приходилась бабушкой: первому через свою мать, принцессу Алису, а второй через отца, герцога Эдинбургского и Кобургского. Королева, которая устроила этот брак, очень живо интересовалась всем, что их касалось, и в течение тех шести лет, что я провел в Дармштадте, я пользовался привилегией состоять в непосредственной переписке с ее величеством и удостаивался чести быть приглашенным вместе с женой в Виндзор и Осборн[17] всякий раз, когда мы бывали в Англии. Была, однако, и a revers de la mèdaille (обратная сторона медали – фр.), делавшая мое положение весьма нелегким. Великий герцог и великая герцогиня, как многие молодые супруги, какое бы положение они ни занимали, предпочитали идти своим путем: не делали многого, что нужно было делать, и делали много такого, чего делать, пожалуй, не стоило. Всякий раз, когда случалось что-нибудь подобное, особенно когда они не оказывали подобающего внимания кому-либо из старших родственников, которым случалось оказаться поблизости, или забывали отвечать на их письма, необходимость указать им на это неизменно ложилась на мои плечи. Более того, предполагалось, что я буду сообщать королеве обо всех их поступках и промахах – обязанность весьма неприятная, особенно если учесть ту доброту, которую их высочества постоянно проявляли по отношению к нам, и сложившиеся у нас близкие дружеские отношения, благодаря которым мы были допущены в их семейный круг.
К сожалению, из-за несходства характеров их брак оказался несчастливым, и по мере того, как они постепенно отдалялись друг от друга, мне и моей жене становилось все труднее сглаживать разногласия и удерживать их от окончательного разрыва, который произошел вскоре после нашего отъезда из Дармштадта. Мы оба очень привязались к великой герцогине; кроме красоты, она обладала удивительным обаянием и привлекательной манерой разговора, а так как рассудок и право были на ее стороне, мы полностью ей сочувствовали. Но, несмотря на это, я был с ней искренен и откровенен, и, когда она поняла, что, давая ей советы, я действую в ее же интересах, она не обижалась, а считала меня, как она сама однажды сказала, «своим добрым учителем». В летние месяцы Гомбург заполняли многонациональные толпы людей, приезжавших лечиться на воды, и среди них можно было встретить друзей и знакомых почти из всех стран Европы. В Гомбурге мне выпало счастье близко сойтись с принцем Уэльским (впоследствии королем Эдуардом VII), и благодаря доброте его высочества, объяснившего королеве, что мои шансы на продвижение по службе сильно уменьшатся, если она будет бесконечно держать меня в Дармштадте, она в конце концов согласилась на то, чтобы мне дали другое назначение. Великая княгиня Фредерика,[18] чей прекрасный замок в Кронберге был недалеко от Гомбурга, также была очень добра и часто приглашала нас погостить у нее. Эти визиты были столь же интересны, сколь и приятны. По утрам я обычно катался верхом вместе с ее высочеством, а во второй половине дня все общество отправлялось на автомобильные или пешие прогулки по предгорьям Таунуса.[19]
В наших разговорах великая княгиня часто высказывалась по поводу антибританских настроений в Германии и трудностей, с которыми она в связи с этим сталкивалась. Как мать будущей королевы Греции она, естественно, интересовалась критической ситуацией, в которой оказалась эта страна после турецкой войны. Мне иногда приходилось служить каналом, с помощью которого ее высочество передавала свою точку зрения по этому вопросу королеве Виктории. Но интереснее всего мне бывало, когда великая княгиня, которая была очень хорошо начитанна, обращалась в разговоре к литературе и обсуждала со мной относительные достоинства великих английских и немецких поэтов. Однако однажды ее память подвела ее, и она сделала ошибку, которая меня довольно сильно смутила. Мне случилось процитировать несколько строк из «Поэмы о Старом Моряке», и ее высочество тут же сказала: «О, я хорошо это помню. Это из „Поэмы о Старом Моряке“ Лонгфелло».[20] И хоть в соответствии с придворным этикетом мне не следовало возражать ей, но я все же не сдержался и заметил: «Ваше высочество, вероятно, имеет в виду „Поэму о Старом Моряке“ Кольриджа?» Последовал горячий спор, так и ничем и не кончившийся, потому что никто из нас не желал признать правоту другого. Наш последний визит в Кронберг был омрачен известием о смертельной болезни великой княгини, от которой она и умерла в следующем году.[21] То, с какой стойкостью и терпением она переносила страдания, еще больше усилило восхищение и почтительную симпатию, которые я всегда испытывал к ее высочеству.
