Лидия Осипова - Дневник коллаборантки
К нам в дом переехала М.Ф., квартиру которой снарядом перерезало как раз пополам. Чудны дела Твои, Господи! Снаряд попал в лестницу, и дом разрезан, как ножиком, на две половины. Ни одна из квартир не пострадала. Только жильцов пришлось спускать из дома по приставным лестницам. И дом не загорелся, хотя деревянный и старый. Теперь М.Ф. со свекровью живут тоже с нами.
Немцы организовали столовую для населения. Обед стоит три рубля. Выдается по талонам, которых ограниченное количество. Талоны распределяются городской управой. Имеется таковая, и городской голова, который в просторечии именуется бюргермейстером. А мы, значит, бюргеры. Как-то дико. В столовой отпускают супы. Обычно это горячая вода, и на каждую тарелку приходится (буквально) или одна пшеничинка, или горошинка, или чечевичинка. Привлекательна только возможность купить при супе одну лепешечку из ржаной муки. Она величиной с блюдечко для варенья и имеет чисто символическое значение, но по вкусу — ни с чем не сравнимо. Ведь почти с самого прихода немцев мы даже и не видали хлеба. Иногда в супе варятся соленые кишки. Тогда вода очень сытная. Куда деваются самые кишки, неизвестно, но столовая их никогда не выдает.
М.Ф. получила в Управе работу по раздаче этих самых талончиков, а я — назначение квартуполномоченным. Что это означает — никто не знает. Не знаю и я. Обязанность моя — никого не пускать в пустые дома нашего квартала. И следить «за порядком». Что под этим подразумевается, я не знаю да и знать не очень хочу. Все равно никакого «порядка» быть не может. Люди переходят из одного дома в другой беспрерывно. Дома горят и от снарядов, и от каких-то других неуловимых причин. Жильцы уходят в окружные деревни, в тыл. Дома пустеют, и жить в них становится страшно. Например, в нашем дворе заселен только один дом — наш. Да и то только наполовину. А некоторые из оптимистов, наголодавшись на жилищной норме по человеческому жилью без норм, стремятся захватить квартиры побольше и получше, мечтая остаться в них и после войны. Иногда только устроятся, как в квартиру попадает снаряд, и они кочуют в другое помещение. Вот тебе и порядок! Самая основная и характерная черта нашей теперешней жизни — перманентное переселение. По улицам непрерывно движутся с места на место толпы людей, нагруженные тележками, саночками с мебелью и узлами, а сверху вся эта передвижная барахолка поливается артиллерийским и пулеметным огнем. Одни падают и остаются лежать на месте, а другие продолжают свой бег. Прибавляют «порядка» и немцы, которым вдруг иногда попадает вожжа под хвост, и они требуют то концентрации населения в каких-либо кварталах, то, наоборот, расселения. Зависит от военного гения и творческой мысли очередного коменданта, которые меняются чуть ли не еженедельно. Мы обычно сидим на месте и никуда не трогаемся. Пока соберутся нам посулить каких-либо скорпионов — уже новый комендант, и все начинается сначала.
14.10.41Сегодня наш с Колей юбилей: 22 года мы прожили вместе. Никогда еще наша жизнь не была еще столь напряженной. С одной стороны угроза физическому существованию как от снарядов и пуль, так и от голода, с другой — непрерывное и острое ощущение свободы. Мы все еще переживаем медовый месяц думать и говорить по-своему. Немцы нами, населением совершенно не интересуются, если не считать вдохновений комендантов, которые меняются чуть ли не еженедельно, да еще мелкого грабежа солдат, которые заскакивают в квартиры и хватают, что попало. То котел для варки белья утянут, то керосиновую лампу, то какую-либо шерстяную тряпку. Усиленно покупают за табак и хлеб золото и меха. За меховое пальто платят две буханки хлеба или пачку табаку. Но платят. Жадны и падки они на барахло, особенно на шерстяное, до смешного. Вот тебе и богатая Европа. Даже не верится. А пишут всякие гадости про красноармейцев, которые набрасывались в Финляндии на хлам. Так то же советские, которые и в самом деле нищие. И хлам финский совсем не то, что наш. Вот тебе и покорители всей Европы! Чудно!
17.10.41Сегодня Н.Ф., Тася и мать Н.В. отправились в тыл. Что-то с ними будет? У Н.Ф. мечты пробраться на Украину — к «молоку», как она беспрерывно повторяет. Как чеховские «сестры». Те все твердили «в Москву», а она — «к молоку». Н.Ф. боится за Тасю, так как она полуеврейка, и все кругом об этом знают «…а эти пролетарии»… Надо было слышать, как это было интонировано пролетарской писательницей из партийных кругов! Я думаю, что ничего страшного не было бы и никаким пролетариям ни она, ни ее дочка не нужны. Но, конечно, ничего не сказала. Ушли они не столько от пролетариев, сколько от наступившего голода, беспрерывной стрельбы и немецких заскоков в квартиру во всякое время дня и ночи. Да и сидеть все ночи в кухне, не раздеваясь и ожидая, что каждую секунду к вам может влететь снаряд и убить или искалечить, тоже не мед. Чтобы несколько отвлечься от страхов, мы все кроме Николая, который спит как младенец, по ночам играем в карты. Коптит ночник. Снаряды падают густо. Иногда попадают в наш дом, и тогда ночник гаснет, а мы сидим и усиленно стараемся казаться заинтересованными игрой. Но и это перестает помогать. Если стрельба затихает часа на 2-3, засыпаем здесь же, на кухне. Кухня почему-то считается самым безопасным местом.
Теперь мы почти каждую фразу начинаем с «е.б.ж.» — если будем живы. Это заклинание, в которое верят все, и коммунисты, и позитивисты, и идеалисты. Н.Ф. надела Тасе на шею списанный на бумажку псалом «Живый в помощи вышнего». Крестится при каждом близком разрыве. И это делает ее несколько человечнее и приемлемее для нас. Хотя мы прекрасно знаем, что если она только попала бы опять к красным, то, конечно, немедленно перестала бы «верить» и еще обязательно выдала бы нас с головой, передав и с прикрасами все, что мы говорим теперь о нашей «дорогой и любимой» власти. Партийная диалектика!..
20.10.41Разбило совсем крышу нашего дома. Один снаряд попал в большой зал консерваторского общежития за нашей стенкой. Исковеркало всю комнату, но замечательно, что ни один из трех роялей не пострадал, если не считать царапин от кирпичей и штукатурки. У нас, конечно, не осталось ни одного стекла в квартире. Последняя печка в кухне перестала гореть. Забили окна фанерой, и я соорудила на плите «очаг», чтобы готовить пищу — на нем готовим, вернее, кипятим воду — готовить-то совсем нечего.
22.10.41Вчера пережила настоящий страх. Гораздо более сильный, чем от стрельбы, сказались советские навыки — чего бояться, а чего нет. Из разбитого зала консерваторского общежития, которое прямо за нашей стеной, кто-то ночью стрелял. А м.б. и не стрелял вовсе. Но во общем когда я была одна дома, ко мне приехал на мотоцикле молодой и очень красивый и вылощенный немец. На рукаве у него были какие-то знаки в виде молний. Таких знаков и таких холеных немцев мы еще ни разу не видали. Приехал и начал выматывать из меня жилы: знаю ли я, что стреляли, да кто стрелял? И т.д. Я ничего не знала, да и знать-то было нечего, весь дом кроме наших двух комнат, которые имеют к тому же и совершенно отдельный ход, стоит с разбитыми окнами и выбитыми дверями. В большом зале три рояля. Немцы днем и ночью шатаются по пустым и непустым домам в поисках барахла. Некоторые гетевские души приходят играть по ночам на этих роялях. Мы в полкилометре от передовых позиций. Стреляют всегда и непрерывно. Может быть какой-нибудь дурак и выпалил из нашего дома. Кто их там разберет. И как это можно угадать, что стреляли именно от нас. И кто? Все это я ему и объяснила, только намного вежливее, чем пишу теперь. Мой немецкий язык настолько неправилен, что он несколько раз принимался смеяться. Потом пытался мне пригрозить, что если я не признаюсь, то он прикажет расстрелять весь двор. Тогда обозлившись, я собрала все свои познания в немецком и спросила, есть ли у них ГПУ, и, если есть и он оттуда, то я немедленно же признаюсь во всем, чего он хочет и даже «бисхен мер». Так как в этом случае не признаваться ничему не поможет, а я есть «мюде» от всех этих «клейнигкейт». Так и сказала на полурусском-полунемецком волапюке. Мои последние изречения его окончательно доконали. Разговоры эти длились около двух часов. И я устала безмерно, и он тоже. Конечно, мы и половины не поняли из того, что говорили друг другу, но все же побеседовали. И я еще очень боялась, что придут Коля и М.Ф., и этот дурак их напугает. Наконец, потребовав, чтобы мы никуда не уходили этой ночью, он уехал. Всю ночь мы просидели одетые и ожидали визитеров. Но никого не было. Необходимо уходить из нашей квартиры. Но уйти мы можем в дом в этом же дворе. Очередной комендант запретил передвижение по улицам. Можно только перемещаться в том же дворе. Разница небольшая. А наш двор такой, что можно пушку спрятать, и не найдут.
