Миллиардер из Кремниевой долины. История соучредителя Microsoft - Аллен Пол

В одной из первых программ, позаимствованных из учебника, я нарисовал синусоиду. Каретка телепринтера моталась туда-сюда, выдавая безупречный узор звездочек, словно движимая невидимой рукой. Прошло несколько дней – и Фреду Райту уже нечему было нас учить. Он лишь иногда заглядывал к нам, улыбался и спрашивал:

– Как дела, ребятки?

Некоторые строгие учителя ворчали, что нам предоставили слишком много свободы, но мистер Райт любил балансировать на грани между контролем и хаосом, дразня наш энтузиазм.

Невозможно описать, с каким волнением я садился к телетайпу. Свою программу, написанную на тетрадном листе, я набивал на клавиатуре, включив перфоратор. Потом я набирал номер, соединяясь с компьютером, ждал гудка, подключался с помощью школьного пароля и нажимал кнопку «СТАРТ», чтобы читающее устройство считало перфоленту – на это уходило несколько минут.

И вот наступал торжественный момент. Я набирал слово «RUN», и результаты распечатывались со скоростью десять знаков в минуту – допотопная скорость по сравнению с сегодняшними лазерными принтерами, но впечатляющая в те времена. Вскоре становилось ясно, работает ли программа; в противном случае появлялось сообщение об ошибке. В любом случае я разрывал связь, чтобы сэкономить деньги. Затем исправлял программу: доходил на перфоленте до ошибки и набирал правильные команды на клавиатуре, одновременно набивая новую перфоленту – тонкая работа, которая в наши дни делается одним кликом мышки и нажатием клавиши. Добившись, чтобы программа работала, я скреплял рулон перфоленты резинкой и клал на полку до следующего сеанса.

Для нынешней молодежи этот процесс может показаться безнадежно нелепым – все равно что чесать левое ухо правой рукой. Но для студентов конца 1960-х было удивительно получать «немедленный» ответ от компьютера, даже если и приходилось ждать несколько секунд следующего хода машины при игре в кости. В каком-то смысле этот терминал разделенного времени обозначил начало моей жизни в персональных компьютерах еще по появления персоналок. Программирование отвечало моему желанию выяснять, работает что-то или нет, и чинить при необходимости. Я обожал копаться во внутренностях вещей – от транзисторов и интегральных схем до той детской книжки по технике. Однако написание собственной программы казалось мне самым творческим занятием из всего, что я пробовал. Я понимал, что всегда будет чему учиться, накапливая знания и умения слой за слоем.

Вскоре я начал проводить обеденное время и вообще любую свободную минуту у телетайпа вместе с такими же чокнутыми. Остальные, возможно, считали нас странными, но мне было все равно. Я нашел призвание. Я стал программистом.

Около двадцати учеников появлялись в компьютерной время от времени, но только для шестерых она стала центром вселенной. Хотя программирование по сути индивидуальный процесс, мы начали объединяться в братство. Учить нас было некому, и мы сами осваивали команды и профессиональные приемы. Из старших в братство входили, пожалуй, только Роберт Маккау и Харви Мотулски, а ядро составляли четверо младших, и среди них я. Рик Уэйланд (его отец работал инженером на «Боинге») напоминал Спока из «Стартрека», только без остроконечных ушей: тихий, добрый и дотошный. Рик в девятом классе построил собственный компьютер на соленоидах для игры в крестики-нолики, но никогда не жаждал славы; он предпочитал держаться в тени. Кент Эванс, сын священника, был на два года моложе нас с Риком. Он носил кудрявую шевелюру, сложную систему брекетов и обладал неистощимой энергией. Он был готов участвовать в чем угодно.

Как-то осенью я увидел долговязого конопатого восьмиклассника, который пробирался через толпу к телетайпу, – длинные руки, длинные ноги и комок нервов. Он выглядел как типичный ученик-неряха: свитер, широкие коричневые штаны, громадные кожаные туфли. Белобрысые волосы торчали во все стороны. С первого взгляда про Билла Гейтса было понятно: он действительно умен; он любит быть первым и любит показать, как он умен; он очень, очень упорен. Потом мы постоянно сталкивались в компьютерной. Часто мы там сидели только вдвоем.

Семья Билла была выдающейся даже по лейксайдским меркам; его отец позже стал президентом ассоциации адвокатов штата. Помню, с каким трепетом я впервые пришел в большой дом Билла – примерно в квартале от озера Вашингтон. Родители выписывали Fortune, и Билл читал журнал с благоговением. Однажды он показал мне специальный ежегодный выпуск и спросил:

– Как думаешь, каково это – управлять компанией из первой пятисотки?

Я признался, что понятия не имею. А Билл сказал:

– Может, когда-нибудь у нас будет собственная компания.

В 13 он уже был многообещающим предпринимателем.

Если я пытался изучить все, что попадало в поле зрения, Билл полностью сосредотачивался на чем-то одном. Это было хорошо видно, когда он писал программу: он сидел, зажав в зубах маркер, постукивал ногой и раскачивался; ничто не могло его отвлечь. У него была особая манера печатать – шестью пальцами. Существует известная фотография – мы с Биллом в компьютерном зале, вскоре после нашего знакомства. Я сижу на стуле с жесткой спинкой у телепринтера, на мне аккуратный зеленый вельветовый пиджак и водолазка. Билл в клетчатой рубашке стоит рядом, вытянув шею, и внимательно наблюдает, как я печатаю. Билл выглядит даже моложе своих лет. Я похож на его старшего брата (которого у Билла не было).

Как все подростки, мы любили играть. Харви Мотулски создал текстовый вариант «Монополии», где компьютер с помощью генератора случайных чисел «бросал кубик». Боб Маккоу собрал программу виртуального казино (включая кости, блек-джек и рулетку) – она состояла из трех сотен строк кода. Мы с гордостью повесили распечатку на стену – она тянулась через потолок и спускалась по противоположной стене.

За месяц мы потратили годовой бюджет «Клуба матерей» на компьютерное время, и нам выделили еще немного. В начале ноября, когда компьютерный блек-джек стал приедаться, Харви сообщил мне новость. В университетском районе Сиэтла открылась компания, предоставляющая компьютерное время. Они набирали людей для тестирования новой модели компьютера – PDP-10 корпорации Digital Equipment.

На следующий вечер я попросил отца отвезти меня в Computer Center Corporation – она находилась в десяти минутах езды от дома. Я уставился через зеркальное стекло в зал, где никогда не гас свет, словно на волшебную витрину: черный мейнфрейм, ящик за ящиком, мерцающие огоньками панели. Один только центральный процессор был шириной в пять футов. Я первый раз увидел настоящий компьютер живьем; даже не верилось, что такое чудо может существовать всего-то в сорока кварталах от моего дома. Я желал только одного: войти, подключиться и работать.

Сегодня средний ноутбук работает в тридцать тысяч раз быстрее, чем машина, которой я жаждал, и обладает памятью в десять тысяч раз больше. Но для своего времени PDP-10 был лучшим, что предложила эволюция на замену машинам «пакетной обработки». Корпорация DEC, созданная Кеном Олсеном и Харланом Андерсоном, в 1960 году предложила PDP-1 – первый действительно интерактивный компьютер, с которым можно было «общаться». Меньше чем через десятилетие PDP-10 стал основой сети Министерства обороны ARPANET (первый Интернет) и рабочей лошадкой компьютеров с распределением времени. Он работал быстрее, чем система General Electric в Лейксайде, имел больше программ (включая Фортран и другие языки) и богатые онлайновые возможности.

К счастью для меня и моих лейксайдских друзей, все это замечательное железо зависело от новой операционной системы, TOPS-10, которая имела склонность давать сбой, как только приходилось одновременно обслуживать слишком много пользователей. ССС – Computer Center Corporation (мы называли ее «Це в кубе») получила арендованный PDP-10 в октябре 1968-го, планируя начать продажу компьютерного времени с Нового года. Тем временем систему TOPS-10 предстояло отладить до появления первых платных клиентов. У ССС был и дополнительный стимул: до тех пор пока программное обеспечение не начнет работать надежно, арендная плата не взималась. Нужен был кто-то, кто станет гонять систему в хвост и в гриву, – и за это взялись мы.