Анна Марианис - Николай Рерих. Мистерия жизни и тайна творчества
В мастерской Куинджи
Но вернемся к занятиям юного студента Рериха в Академии художеств.
Николай пришел в Академию на стыке двух эпох ее существования. Именно в ту эпоху в Академии начались реформы, о которых художник писал: «Нашему поколению пришлось ознакомиться с двумя эпохами Академии. Мы начали работу при старых профессорах вроде Вилливальде, Шамшина, Подозерова, Лаверецкого, Пожалостина, и при нас на наших глазах совершилась реформа. Пришли передвижники. Можно было свободно избрать себе руководителя, и традиционный академизм, о котором так много говорилось, сменился свободою работы».[46]
В 1893 году был разработан новый устав Академии, в 1894 году была проведена реформа. Преподавательский состав был обновлен, часть прежних преподавателей ушла, пришли новые профессора, в числе которых были глубоко почитаемый студентами Академии И. Репин, В. Маковский, А. Куинджи и другие. Действительными членами Академии стали такие выдающиеся художники как В. Суриков, В. Васнецов, В. Поленов, М. Антокольский.
Как отмечал Николай Константинович, все старшекурсники Академии спешили перейти из натурного класса (его вел П. П. Чистяков) в мастерскую какого-либо преподавателя, выбрав для себя таким образом будущего руководителя.
В 1895 году, при окончании натурного класса Академии, перед Рерихом встал вопрос: в чью мастерскую перейти, к Репину или к Куинджи? «Труден был выбор между Репиным и Куинджи не только потому, что один был жанристом, а другой пейзажистом, но по самому характеру этих мастеров»,[47] – отмечал впоследствии Николай Константинович.
При встрече с Рерихом Репин очень хвалил его этюды, хотя, как писал Рерих, знаменитый живописец вообще не скупился на похвалы. Однако в 1895 году, когда Рериху предстояло уже определиться с выбором руководителя, в мастерской Репина просто не было свободных мест для учеников. Репин предложил Рериху записать его учеником в свою мастерскую на следующий год, отметив, что ему весьма лестно было бы иметь у себя такого ученика.
Но роль кандидата в ученики на будущий год не устраивала деятельного студента. Как вспоминал художник, «Воропанов предложил: «Пойдем лучше к Куинджи». Пошли. Посмотрел сурово: «Принесите работы». Жили мы близко – против Николаевского моста – сейчас и притащили все, что было. Смотрел, молчал, что-то будет? Потом обернулся к служителю Некрасову, показал на меня и отрезал коротко: «Это вот они в мастерскую ходить будут». Только и всего! Один из самых важных шагов совершился проще простого».[48]
Этот выбор был не просто верным, но и провиденциальным – Куинджи стал для Рериха наставником не только в живописи. Его мудрые, основывавшиеся на большом жизненном опыте советы не раз вспоминались молодому Рериху в непростых жизненных ситуациях. «Стал Архип Иванович учителем не только живописи, но и всей жизни»,[49] – писал Николай Константинович.
А. И. Куинджи (1841–1910). Портрет работы В. Васнецова. 1869
Жизненный путь Архипа Ивановича Куинджи был действительно необычным. Родившийся в бедной семье грека-сапожника в Мариуполе, он уже в шесть лет остался сиротой и воспитывался родственниками отца. Его образование ограничилось несколькими классами начальной школы. Ребенком он пошел работать: был пастушком, мальчиком на побегушках, долгое время служил ретушером у фотографов. Он жил в нищете, подчас голодал, но вместо еды и одежды покупал краски и кисти. Могучий талант и неслыханное упорство помогли ему осуществить почти неосуществимую мечту – стать настоящим художником, большим мастером, вопреки всему. У него не было никакой финансовой поддержки от родственников, не было и специального образования. Как писал Н. Рерих, «Куинджи трижды держал экзамен неудачно, и на третий раз из тридцати экзаменовавшихся только он один не был принят».[50] Лишь в 1868 году, в 26-летнем возрасте, ему удается поступить в Академию, из которой он вскоре ушел, начав участвовать в выставках передвижников.
Его «философия жизни» и взгляды относительно того, каким должен быть художник, были просты и суровы:
«Хоть в тюрьму посади, а все же художник художником станет», – говаривал мой учитель Куинджи. Но зато он же восклицал: «Если вас под стеклянным колпаком держать нужно, то и пропадайте скорей! Жизнь в недотрогах не нуждается!» Он-то понимал значение жизненной битвы, борьбы Света со тьмою».[51]
В этом же очерке Рерих передавал известный всем ученикам Куинджи – да и не только им – характерный диалог, состоявшийся у знаменитого мастера с художником-любителем:
«Пришел к Куинджи с этюдами служащий; художник похвалил его работы, но пришедший стал жаловаться: «Семья, служба мешают искусству». – «Сколько вы часов на службе?» – спрашивает художник. «От десяти утра до пяти вечера». – «А что вы делаете от четырех до десяти?» – «То есть как от четырех?» – «Именно от четырех утра». – «Но я сплю». – «Значит, вы проспите всю жизнь. Когда я служил ретушером в фотографии, работа продолжалась от десяти до шести, но зато все утро от четырех до девяти было в моем распоряжении. А чтобы стать художником, довольно и четырех часов каждый день».
Так сказал маститый мастер Куинджи, который, начав от подпаска стада, трудом и развитием таланта занял почетное место в искусстве России. Не суровость, но знание жизни давало в нем ответы, полные осознания своей ответственности, полные осознания труда и творчества».[52]
В живописи Архипа Ивановича Куинджи и его ученика Николая Рериха впоследствии обнаружится много общих черт. Оба были великими мастерами пейзажа. Оба не удовлетворялись существующими тогда красками и экспериментировали с целью улучшения их состава и создания новых сочетаний красок для передачи на полотнах более ярких, насыщенных цветов. «Иллюзия света была его богом, и не было художника, равного ему в достижении этого чуда живописи», – писал о Куинджи другой выдающийся живописец, Репин.
Куинджи достиг больших высот в передаче на полотнах солнечного и лунного света, а также эффектных цветовых контрастов. Архип Иванович серьезно интересовался работами профессора Петербургского университета Ф. Ф. Петрушевского – физик изучал технологию живописи, красочные пигменты, светоносность палитры, соотношение основных и дополнительных цветов[53] и многие другие тайны красок.
Колористические приемы, открытые Куинджи, не могли не оказать своего положительного влияния на его учеников; Богаевский, Борисов, Рылов, Пурвит, Вроблевский, Рерих – все они в той или иной мере применяли и творчески развивали идеи своего учителя. И самым непревзойденным колористом из всех учеников Куинджи стал именно Рерих…
Почти сенсационную славу принесла Куинджи картина «Ночь на Днепре». Говорят, некоторые из зрителей, впервые увидев это полотно, не могли поверить, что такое свечение можно передать одними лишь красками, и потихоньку заглядывали за раму, чтобы посмотреть – нет ли там лампы, подсвечивающей изображение на картине?
Казалось, жизнь наконец-то стала к Куинджи милостивой. Его искусство получило всеобщее признание, он стал знаменитым, это принесло ему и материальное благополучие и независимость. Но, как это почти всегда бывает, слава породила и много сплетен вокруг имени Куинджи. Рерих, которому и самому было дано в полной мере изведать всю тяжесть пути гения, неизменно окруженного завистью и, как следствие, клеветой, писал: «Сам Куинджи знал всю тяготу борьбы за правду. Зависть сплетала о нем самые нелепые легенды. Доходило до того, что завистники шептали, что Куинджи вовсе не художник, а пастух, убивший в Крыму художника и завладевший его картинами. Вот до чего доползала змея клеветы. Темные люди не могли переварить славу Куинджи, когда статья о его «Украинской ночи» начиналась словами: «Куинджи – отныне это имя знаменито». Писали о Куинджи и дружили с ним такие люди, как Тургенев, Менделеев, Достоевский, Суворин, Петрушевский. <…> Одни эти имена уже обостряли язык клеветы…».[54]
Став знаменитым и материально обеспеченным, Куинджи не изменил своего скромного образа жизни. Как писал Рерих, «Его частная жизнь была необычна, уединенна, и только ближайшие его ученики знали глубины души его. Ровно в полдень он восходил на крышу дома своего, и, как только гремела полуденная крепостная пушка, тысячи птиц собирались вокруг него. Он кормил их из своих рук, этих бесчисленных друзей своих, голубей, воробьев, ворон, галок, ласточек. Казалось, все птицы столицы слетались к нему и покрывали его плечи, руки и голову. Он говорил мне: «Подойди ближе, я скажу им, чтобы они не боялись тебя». Незабываемо было зрелище этого седого, улыбающегося человека, покрытого щебечущими пташками, – оно останется среди самых дорогих воспоминаний. Перед нами было одно из чудес природы, мы свидетельствовали, как малые пташки сидели рядом с воронами и те не вредили меньшим собратьям».[55]
