Генрих Айнзидель - Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948
– Спросите его сами. Он работает в правительстве, убежденный коммунист и сам сможет рассказать о себе. В конце концов, я не справочное бюро.
– Как член партии вы обязаны ответить на наши вопросы, – напомнили мне.
– Но такого нет в уставе партии, членом которой я являюсь, – резко возразил я.
– Вы прекрасно знаете неписаные законы партии. Отвечайте!
– Даже не подумаю! Я честно и открыто отвечу на все вопросы, что касаются меня лично. А также на те, что касаются интересов партии. Но я отказываюсь шпионить за своими друзьями.
– Но наши вопросы касаются вас, товарищ Айнзидель.
– Что вы имеете в виду? Это допрос?
– Зовите это как вам нравится. Но расскажите нам обо всем, что вы говорили в тот вечер у своих друзей.
– Эти подробности потребуют слишком много времени, – попробовал я уклониться. – Мы долго спорили, и я защищал свои политические взгляды и объяснял, почему думаю именно таким образом. И должен заметить, что небезуспешно.
– И вы не делали антисоветских заявлений?
– Насколько я помню, нет, – с легкостью ответил я.
– Разве вы не сказали, что по вине НКВД (в 1948 г. НКВД давно не было. С 1946 по март 1953 г. существовали МВД и МГБ. – Ред.) пропадают люди? Говорите правду!
– Да, я говорил это. И это не ложь и не антисоветская пропаганда. Об этом знают все! Но я разъяснил причину этого.
– Но вы говорили, что арестовывают и невиновных людей! Это правда?
– Я говорил, что при существующей системе никто не может гарантировать, что могут попасть под арест только действительно виновные перед законом. В любом случае это было лишь мое заявление. И я попытался объяснить и это.
– Говорили ли вы, что в Восточной зоне существуют концентрационные лагеря, как во времена Гитлера? Говорили ли вы, что повсюду шпионы?
– Да. К сожалению, вряд ли я мог бы утверждать противоположное: меня просто подняли бы на смех.
– А разве это не является антисоветской пропагандой?
– Я не считаю, что признать факты – это значит стать пособником врага. Все зависит от того, как их интерпретировать.
Комиссар вскочил на ноги.
– Вы – враг, товарищ Айнзидель! – выкрикнул он. – Вы говорите как подстрекатель. Вы лжец и предатель.
Я тоже вышел из себя.
– Не смейте так разговаривать со мной! – стал я кричать. – Никто не смеет так меня называть. Я не лгу, и я не подстрекатель. Этот разговор, который я намерен прямо сейчас закончить, доказывает, насколько соответствует правде все, что я говорил, и какими идиотскими являются ваши подозрения.
Я вскочил в гневе и быстро направился к двери. Русский бросился за мной и схватил меня рукой. Я сбросил его руку.
– Не прикасайтесь ко мне! – прорычал я. – Вы что, собираетесь арестовать меня за что-то?
Я бы не удивился, если бы меня и вправду арестовали после этого. Но я был полон решимости избежать этого. Если я был в опасности, то спасти меня могла только контратака.
Русские подались назад. Потеряв контроль, я ринулся на них со сжатыми кулаками.
– Я не позволю так с собой обращаться! – Я кричал так, что задрожали окна. Казалось, что вот-вот переполошится весь дом.
Искаженное злобой лицо русского вдруг смягчилось. Он улыбнулся. Он поднял руки в успокаивающем жесте:
– Пожалуйста, успокойтесь! Я не собирался оскорблять вас.
– Но вы сделали это! – резко бросил я. Мои глаза от гнева наполнились слезами. – Вы, наверное, сумасшедший. Если вы настолько глупы, что не понимаете, что не можете использовать одни и те же методы в Казани и в Берлине, то почему бы вам снова не убраться куда-нибудь за Урал? Ваши же шпионы являются вашими злейшими врагами, если они искажают слова ваших друзей. Я стою перед всем миром и защищаю методы, которые не выношу, хвалю вещи, которые ненавижу. И все это только оттого, что я верю в великую цель. И тут приходите вы и истязаете меня только потому, что слишком тупы, чтобы понять, что головой не пробить стену, что Вислу на вашем горизонте заслоняют советские звезды. И кто же вы, по-вашему?
Русский не обратил внимания на мои сердитые слова. Он продолжал повторять по-русски:
– Успокойтесь, не волнуйтесь. Сядьте и закурите. – Он протянул мне сигареты. – Мы знаем, что вы верный товарищ. Никто не желает причинить вам вред. Но вы должны понимать, что нам приходится быть на страже. Враг силен. Повсюду враги и предатели.
– Но я не враг! – снова воскликнул я, грохнув кулаком по столу. – Я не желаю слышать о таких подозрениях.
– Хорошо, успокойтесь же. Никто вас не подозревает. Мы слышали о вас только хорошее. Забудьте, о чем я говорил. Это было ошибкой.
Когда русские прощались со мной, они вели себя вполне дружелюбно. Комиссар заверил меня, что я могу думать и говорить все, что мне заблагорассудится. Он был уверен в моей лояльности. И все же с того самого дня я почувствовал в себе испуг. Я боялся снова направляться в Западный сектор, боялся приглашать кого-либо к себе домой, боялся даже звонить в Западную Германию.
12 марта 1948 г.В Москве я часто задумывался над тем, почему даже такие умные и хорошо образованные коммунисты, как Фридрих Вольф, Альфред Курелла и Фриц Эрпенбек, были робкими и скованными, когда описывали жизнь, находясь в Советском Союзе. Казалось, эмигранты совсем забыли, какой на самом деле была жизнь в западных странах. Как упорно они старались поддерживать заявления официальной пропаганды, будто забыв все, о чем хорошо знали. Но только здесь, в Берлине, я понял, каким давлением обеспечивалась такая их позиция. Я узнал об этом от людей, которые продолжали оставаться убежденными «советистами», но не происходили из среды эмигрантов-коммунистов и которые не без горечи рассказывали о том, что знали о Советском Союзе. Из всех тех рассказов можно было сделать лишь одно заключение: уничтожение революционеров-коммунистов, начатое Гитлером в Германии, было завершено в Советском Союзе. На самом деле только небольшая группа членов центрального комитета компартии, составлявшая окружение Ульбрихта, а также некоторые видные писатели сумели избежать тех оргий преследования, что сопровождали чистки 1930-х годов.
Годами ночь за ночью люди из ГПУ (автор неточен – ГПУ существовало в 1922–1923 гг., с 1923 по 1934 г. – ОГПУ, с 1934 по 1941 г. – ГУГБ в системе НКВД и т. д. – Ред.) проходили по коридорам отеля «Люкс» в Москве, где проживали эмигранты из Европы. Ночь за ночью эмигрантов, пребывавших в ужасе ожидания, будили шаги, которые вполне могли остановиться у любой двери. А это означало, что еще до наступления утра людям за этой дверью предстояло исчезнуть, и из тюремных застенков, где они окажутся, никаких новостей о них больше не дойдет до товарищей, оставшихся на свободе.
