Теннесси Уильямс - Мемуары
Счастлив сообщить, что через несколько месяцев, уже в Ки-Уэсте, я получил от нее открытку, где сообщалось, что ее выпустили из отделения Фриггинза, и она вернулась «домой».
Она выжила! Какими громадными могут быть резервы человеческого сердца — и молодого, и старого!
Сколь бы ни были ужасны времена, и в них встречаются случаи и люди, которые — по прошествии времени — вспоминаются с шокирующей веселостью. Там была, например, крупная чернокожая женщина, сидевшая в центре дневной комнаты. Когда бы я ни проходил мимо нее, она улыбалась мне и говорила: «Ты такой сладкий, ты конфетка, ты настоящая конфетка».
По своему чистосердечию я считал, что она так и думает. Но однажды, рассыпая эти сахариновые комплименты, она внезапно вскочила и нанесла мне такой хук правой, что я оказался бы на полу, не промахнись она мимо цели.
Я вставил ее в свой телесценарий «Остановленное качание»[82].
Еще там были две весьма привлекательные молодые леди, пристрастившиеся в Стамбуле к наркотикам, которые могли спать, только если им давали в качестве снотворного химические компоненты, известные в подпольном мире, как «Микки Финн»[83]. Каждую ночь, когда действие снотворного заканчивалось, девушки вставали и шли за своим зельем. Получив его, они начинали бешеную гонку к своим палатам — примерно метров двадцать пять. И неизменно падали на пол, не достигнув своих дверей, и их, уже бессознательных, оттаскивали на кровати.
Как я завидовал этим девушкам! Я умолял доктора Леви дать и мне этого зелья, но он говорил: «Ни в коем случае».
Мне разрешили, наконец, выходить, но еще в течение целого месяца меня выпускали только для прогулок вокруг больницы, и то в сопровождении небольшой команды от Фриггинза — на всякий случай, чтобы я не сбежал.
Где-то к самому концу пребывания в больнице мне разрешили взять такси и на час съездить в центр Клейтона.
Прямым ходом я направился в аптеку и купил коробку отпускаемых без рецепта снотворных таблеток под названием «найтол».
Обнаружилось, что они затуманивают зрение, и я отказался от них.
В другой раз в центре Клейтона я нашел кабинет одного врача, назвал себя Клеменсом Оттом — так звали брата моей немецкой бабушки — и сказал, что я в городе на съезде, не могу спать и очень прошу его выписать мне немного секонала.
Доктор настоял на обследовании. Он отметил, что у меня проблемы с сердцем, и сделал ЭКГ. После этого выписал мне рецепт на… три таблетки.
В тот же день, вернувшись к Фриггинзу, я был вызван к доктору Леви. Он объявил, что меня выписывают на следующий день — после трехмесячного заточения.
Первая ночь дома; Рождество 1969 года.
Мы с мамой сидим внизу у телевизора, смотрим мою «Римскую весну миссис Стоун». Мама не замолкает ни на минуту, она болтает в течение всею фильма, несмотря на мои непрерывные мольбы дать мне послушать диалоги.
Расстроенный всем этим, я сидел и просто смотрел на грациозный и трагический стиль Вивьен Ли. Мне этот фильм кажется поэмой. Он стал последней важной работой и мисс Ли, и режиссера Хосе Куинтеро — человека столь же дорогого моему сердцу, как и мисс Ли.
В последние месяцы жизни Фрэнки Вивьен устроила прием, на который пригласила и Фрэнки.
Это был его последний выход в свет.
Вивьен весь прием построила вокруг него, сделав это стой интуитивной симпатией, что всегда будет питать мою любовь к ней. Она делала добро, даже не замечая сама…
Знакомая с сумасшествием, она знала, что такое быть на полшага от смерти.
Она сама была близка к смерти, хотя еще не сознавала этого…
В мой первый вечер дома, после просмотра фильма, я спросил маму, не приготовит ли она мне чашечку какао. Она бесконечно долго искала какао на кухне, а потом сказала: «Сьюзи утащила его домой».
Сьюзи была ее служанкой в течение полжизни. Позднее мама нашла какао в кухонном шкафчике.
Бедная Сьюзи, бедная миссис Эдвина!
Когда Сьюзи приходила вечером домой, мама ослабляла четыре запора на передней двери, боязливо выглядывала, потом захлопывала дверь и кричала Сьюзи: «Сьюзи, тебе нельзя уходить. За утлом на остановке автобуса стоят черные».
Однажды Сьюзи не выдержала, засмеялась и сказала: «Миссис Уильямс, ни один из них не чернее меня».
А теперь миссис Эдвина обвиняет Дейкина в том, что у него наверху «молодая чернокожая леди», из-за которой она вынуждена оставаться на первом этаже…
Увеличенная фотография из паспорта Фрэнки смотрит на меня со стола; она мешает мне; я кладу ее лицом вниз на рукопись моего стихотворения «Старики сходят с ума по ночам».
Быть в моем возрасте чувствительным романтиком — предельно некрасиво, оскорбительно, унизительно и мешает спать.
Утром — точнее, около полудня — я узнал, что Майкл Йорк прочел последнюю версию «Крика» и дал устное согласие играть в этой пьесе. Существуют какие-то трудности в вопросе оплаты — но мой агент Билли Барнс считает, что он и Меррик справятся с этим.
Однажды я ужинал у Джо Аллена с мудрой и прелестной актрисой — Рут Форд, которая, кажется, с рождения обладала большей мудростью, чем я сумел накопить к концу жизни. Я начал говорить о моем одиночестве, о нужде в компаньоне.
— Так найми себе компаньона, — посоветовала она, — только не позволяй ему ложиться с тобой в постель. Для этого ты всегда сможешь подобрать кого-нибудь на улице.
— Ты не поняла. Нет ничего более пустого, более обременительного, чем «снимать» кого-нибудь на улице. Всегда подхватываешь вшей — слава Богу, если не триппер — и каждый раз частичку твоего сердца отщипывают и бросают в канаву.
На это она ничего не ответила; ее прекрасное лицо осталось загадочным и серьезным.
— Так каков будет ответ? — не выдержал я.
Выражение благородного южного лица не изменилось.
Многие люди не понимают, почему я счел необходимым летом 1971 года разорвать мои профессиональные отношения с Одри Вуд.
Этот разрыв следует отнести, я думаю, на счет паранойи, черной неблагодарности и общего разрушения во мне моральной ткани. Думаю, я обязан со всей честностью, какую допускают мои познания, рассказать мое видение этой истории.
Это правда — Одри Вуд представляла мои интересы с 1939 года по 1971, но «представление» как-то само собой износилось, особенно в последние десять лет этого исключительно долгого срока.
Может быть, по причине ухудшившегося здоровья ее мужа, или из-за моего собственного чуждого ей стиля жизни, со всеми этими таблетками, выпивками, «неболитовскими» уколами, но Одри стала — или мне казалось, что стала — отдаляться от моих все более отчаянных обстоятельств в шестидесятые годы.
