Реймонд Пристли - Антарктическая одиссея. Северная партия экспедиции Р. Скотта
Двадцать четвертого Кемпбелл, Левик и Абботт погрузили и привязали к саням большую часть мяса и мешки с продуктами. На обратном пути домой им сказочно повезло – они убили императорского пингвина, и в тот же вечер часть его пошла на ужин. Половину пингвиньей грудки отложили для Браунинга, чтобы сделать его пустой несоленый суп более съедобным. Дикасон и я весь день работали не покладая рук в стенах нашего жилья – он чистил алюминиевую утварь, я сдирал сало с тюленьей шкуры и резал его полосками. До глубокой ночи кипела жизнь в пещере: Браунинг разделывал императорского пингвина, Дикасон чинил примус, Абботт приводил в порядок упряжь, Кемпбелл разбирал свою одежду, я паковал геологические образцы.
И на следующий день работа шла полным ходом и все наши помыслы были обращены к предстоящему походу.
«Работать в пещере тепло и приятно, да и снаружи ветер не холодный, хотя и достаточно сильный, чтобы доставить неприятности тем, кто пошел за морским льдом для котлов. Если погода не испортится, завтра выходим».
«…Перед тем как покинуть иглу – надеюсь, раз и навсегда, – мы полностью переоденемся, погрузим остаток снаряжения на сани, Кемпбелл и Абботт принайтовят его, я же зарою в снег образцы, а рядом с этим складом поставлю опознавательный бамбуковый шест с двумя записками. Мы постараемся унести с собой как можно меньше грязи, но так как нам не обойтись без сала, по крайней мере для одной еды в день, то от него могут пострадать грузы на санях».
«…Я выпилил из венесты две доски для разделки сала и подвесил к саням. У каждого члена партии будет мешочек для завтрака на один день. Если мы выйдем завтра, я выдам дневной паек сухарей, не затрагивая собственно санный рацион. Все как будто пришли в себя после болезни, на сей раз, надеюсь, надолго. Добавление мяса императорского пингвина к тюленине сделало нашу пищу более вкусной и полезной».
Двадцать шестого августа мы выполнили всю программу, изложенную в моем дневнике, с той разницей, что ветер заставил нас отложить выход. Двадцать седьмого он снова не дал нам выйти, но охотничья партия выследила и убила тюленя и таким образом обеспечила мясо на два-три лишних дня ожидания благоприятной погоды.
Двадцать восьмого с утра опять дул отвратительный западно-юго-западный ветер, но к полудню погода выправилась. Прогуливаясь для моциона, Абботт и я взобрались на холм за нашим жилищем, чтобы взглянуть на бухту Рилиф, лежащую на нашем пути к югу, но, достигнув вершины, повернулись к северу и увидели на морском льду в заливе Терра-Нова шесть императорских пингвинов. Поскольку их мясо явилось бы важным дополнением к нашим походным запасам, немедленно снарядили охотничью партию, и она убила пятерых птиц из шести. Их отнесли к пещере, разделали и грудки добавили к нашим запасам.
Следующий день принес тот же влажный ветер, но по-прежнему было не очень холодно, вполне можно было работать на воздухе. Этот день, оказавшийся последним днем в пещере, мы использовали для переноски оставшихся грузов к походным саням. Наконец тридцатого распрощались с пещерой и вышли в путь – к дому!
То, чего мы так долго ждали, свершилось: мы шли. Ночевали всего в двух милях [3,2 км] от пещеры, но и эти мили дались нам тяжким трудом. Особенно трудоемким и утомительным занятием оказалась упаковка саней. Переодевшись во все чистое, все испытали большое облегчение. На ужин выдавалось по два сухаря, сладкое какао и – последнее по счету, но не по важности – суп из тюленины и пеммикана. Я никогда не испытывал особого восторга от весенних санных походов, но теперь мы все были счастливы, что покинули пещеру, хотя мороз безжалостно нас щипал и часто причинял обморожения. Боюсь, что интендантство немного перестаралось и взяло значительно больше законной половины продуктов в свою палатку – она была загромождена мешками и объемистыми тюками с продуктами, – однако никто не жаловался на неудобства.
ГЛАВА XXV
СПАСЕНИЕ СВОИМИ СИЛАМИ
Теперь, когда мы двигались вперед, непогода, казалось, отступала перед нами, и 1 октября было первым за долгое время безветренным днем. Мы сняли лагерь в 8 часов утра после великолепного завтрака и пошли вдоль обращенного к морю подножия гор. Идти было трудно из-за неровной поверхности, за день мы прошли очень мало, но все испытывали великое облегчение от того, что покинули иглу, и ничто не могло испортить нам настроения. Вечером я записал в дневник:
«Мы все еще находимся в состоянии шока, вызванного вновь открывшимися нам радостями жизни, среди которых не последнее место занимает первый за многие месяцы совершенно безветренный день. Вокруг разлит такой покой, что можно услышать тишину, вернее тишина настолько полная, что издалека до нас доносится множество еле слышных звуков в виде гула и тихого потрескивания, придающих особое своеобразие этому дню. Это напоминает шум города, который улавливаешь, находясь далеко от него, где-нибудь в сельской местности. У нас осталось всего лишь четыре с половиной тягловых силы, так как Браунинг выведен из строя поносом и общей слабостью, Дикасон тоже страдает расстройством желудка. Все голодны и с нетерпением ожидают супа; те, кто здоров, чувствуют в себе достаточно сил, хотя и устали. Показались горы близ мыса Айризар. «Врата Ада», наоборот, скрылись из нашего поля зрения, вероятно навсегда».
Как только мы отошли от иглу, вступил в силу собственно походный рацион, практически не изменявшийся до тех пор, пока мы не забили тюленя немного южнее языка ледника Норденшельда. Готовили мы только завтрак и обед, как и в снежной пещере, а в дорогу брали легкий ленч, чтобы перекусить в середине дня. Утренний суп на команду из троих состоял из трех кружек тюленины, одной кружки сала, воды из расчета полторы кружки супа в готовом виде на человека и изрядного количества мясного экстракта «Оксо», то есть почти равнялся армейской норме в две с половиной пинты [1,42 л]. За супом следовало какао с двумя сухарями – это половина дневной порции. Ленч ели, укрывшись за санями, и на первых порах его составляли тюленьи бифштексы, зажаренные еще в иглу. Но при ярком свете дня они показались нам такими черными и грязными, что кусок просто не лез в глотку. Все предпочли отламывать и есть сырыми кусочки от грудинки императорских пингвинов, забитых незадолго до ухода с острова Инекспрессибл.
