Василий Аксенов - «Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)
Точно так же произошло и с рассказом «Два года до весны» (который прилагаю). Помню, в конце 1960 года я с ходу написал несколько первых страниц, до момента прихода героя в библиотеку. Дальше дело застопорилось, я всячески занимался самоуничижением, заставлял себя работать – но ни с места. Но в конце лета 1961 г. я сел за стол и в несколько часов написал рассказ. И опять же ощущение – будто он уже родился, и оставалось только зафиксировать рассказ на бумаге.
Думаю, что в этих случаях все же толчок был скорее эмоциональный. К примеру, «Два года до весны»: «Т.Е. более отвратительного настроения, чем в эту осень, у меня не было». Я хорошо помнил свое настроение, которое потом передал своему герою, и вот этот эмоциональный мир молодого человека, попавшего в сложную и критическую ситуацию, послужил основой рассказа.
Но вот, допустим, рассказ «Поезд уходит» – это чистая работа мысли.
Следует добавить, что, работая над историческими романами – «Евангелие от Робеспьера» и «Сны Шлиссельбургской крепости», я, конечно, шел от исторического материала. Я погрузился в материал, документы, старался лучше понять эпоху, время, характеры своих героев, и так постепенно выкристаллизовался сюжет и идея романов. Правда, и тут были различия: в «Евангелии от Робеспьера» меня вела МЫСЛЬ, т. е. исследование революции вообще, как живого организма. Это меня интересовало больше всего. А в «Снах Шлиссельбургской крепости» исторический материал я «пропускал через человека», своего героя, Мышкина, сидящего уже десятый год в одиночной камере и измученного борьбой. Вероятно, в этой книге главным для меня была не столько мысль, сколько ИНТОНАЦИЯ.
Вообще, на мой взгляд, интонация – самое важное. Для меня основное – найти интонацию, а дальше все проще.
Итак, я, кажется, отвечая на один вопрос, попутно ответил и на большинство других.
Как я уже отмечал, неясное настроение, случайная фраза может служить толчком к работе. Музыка иногда как бы сопровождает отдельные эпизоды. Например, работая над «Робеспьером», я часто заводил для настроения Героическую (французскую) симфонию Бетховена. Но вот что касается «запахов», то с этим мне сталкиваться не приходилось. Наверно, Василий Павлович, по свойственному ему целомудрию, не включил еще один «компонент», а именно – женщин. Взаимоотношения с ними играют, на мой взгляд, первостепенную роль. Причем, чем хуже складываются твои взаимоотношения с женщиной, тем лучше для работы. А уж если «баб не видеть года четыре», то уж тогда такое вдохновение… Правда, для вещей, которые по нашей терминологии идут от «мысли», лучше спокойное состояние духа.
И последнее. Для меня лично большое значение играет мой жизненный опыт. Даже в исторических романах я как бы перевоплощаюсь в своего героя, и, вероятно, эти герои имеют какие-то мои личные черты, возможно, не всегда заметные и мне самому. Однако мне кажется, что чем дольше писатель работает в литературе, тем меньше он использует факты личной биографии, и все больше обращается к вымыслу. Видимо, в этом и проявляется опыт литератора.
Бесспорно, что при «смысловом побуждении» приходится собирать то, из чего при чувственном начале выбираешь.
Отдаю должное «профессорским» и аналитическим способностям Василия Павловича —
Анатолий Гладилин
21/ IV – 75 г.
Валентин Катаев
Дорогой Вася,
письмо Ваше получил. Вероятно, Вы догадываетесь, что каждый вопрос потенциально содержит в себе также и ответ; поэтому я обычно не принимаю участия ни в каких анкетах. Но Вам я постараюсь ответить, хотя, должен признаться, что Ваши вопросы во много раз превышают мой скромный интеллект.
Вы считаете каждое новое произведение как бы неким телом в пространстве. Вы спрашиваете: как из ничего возникает нечто.
Я думаю, что из ничего ничего и не возникнет. А нечто может возникнуть из чего-то, что является окружающей нас средой, Вселенной, т. е. массой организованной или неорганизованной материи – ибо материя первична, а знание – в том числе и сознание художника – вторично.
Не следует забывать о той надписи в конце войны, которую сделал один армейский философ в Кенигсберге среди всеобщего разрушения на могиле Канта: «Теперь ты видишь, Кант, что мир материален».
Вы пишете о спокойной и пустой атмосфере, как о среде, откуда вдруг появляется «непознаваемый летающий объект» нового произведения. Здесь у Вас много неточностей: атмосфера материальна, а если она пуста, то, значит, она не атмосфера. В ней, конечно, может появиться неопознанный объект, это верно, но почему этот неопознанный объект непременно летающий? Может быть, просто движущийся, как движется все во Вселенной, а двигаться и летать – это вещи разные.
Что же обычно толкает к перу нашего брата? Мысль или эмоция?
Иногда мысль, иногда эмоция, а иногда грубая материальная необходимость. (Не будем закрывать на это глаза, ведь это стимул довольно стойкий!)
Неясные настроения, музыка, запах, случайная фраза? Да. Все это может быть толчком к работе и еще великое множество других вещей, т. е. по существу все окружающее нас, все отраженное нашим мозгом с помощью сигнальной системы, первой, а иногда и второй, не говоря уже о возможной третьей.
Но что же – спрашиваете Вы – возникает прежде – сюжет, интонация, контур героя, наконец, домысел? Идея?
Во-первых, я не знаю, что такое сюжет. Думаю, что и Вы не знаете. И никто не знает. Кто-то сказал, что «сюжет это человек». Допустим, стало быть, сюжет это я сам. Ведь не чистописание же это? Поэтому, я думаю, сюжет придумать нельзя. Он данность. Он от бога.
«Контур героя» это слишком неопределенно и литературно, вроде «причудливых очертаний гор». Почему не силуэт? Не эскиз? Не пунктир? Вообще, позволю себе заметить, выражение «контур героя» – выражение дурного тона, чего-то на грани пародии. И я не рекомендовал бы Вам настаивать на этом выражении, хотя бы для условного изображения неподдающегося слову понятия.
А вот, что касается замысла, идеи, то это другое дело.
Лично я обычно начинаю писать почти бездумно, бессознательно, не помышляя ни об идее, ни о замысле вещи в целом, а повинуясь одному из тех внешних и внутренних стимулов, о которых уже здесь говорилось. Но потом, иногда лишь на середине работы, вдруг возникает идея, я начинаю понимать, для чего я «взялся за перо», и эта идея уже всецело овладевает мною, подчиняя себе всю образно-эмоциональную структуру вещи.
Согласен ли я с тем, что при смысловом побуждении приходиться собирать то, из чего при чувственном начале выбираешь? Это было бы справедливо в том случае, если бы в процесс творчества не включались на паритетных началах как чувственное, так и смысловое. Чувственное никогда не противоречит смысловому, а смысловое чувственному, они гармонично дополняют друг друга. Разделить – это все равно, что отделить половой акт от любви, если, конечно, не иметь в виду проституцию.
