Яков Минченков - Воспоминания о передвижниках
Куинджи вел особую, свободную, созерцательную жизнь. Посещал выставки, академические собрания и художественные кружки и работал у себя -- увы, лишь для посмертной выставки.
Приходил иногда к В. Маковскому на квартетные вечера, слушал музыку, стараясь понять незнакомые вещи, и делал замечания -- и верные -- по поводу содержания и исполнения их. Выражался про композитора так: "Это он верно говорит, тут так и надо, чтоб было в басу... вот тут вы убедительно... а это, это что? Так хорошо, что еще жить хочется".
Говорят, он тоже играл на скрипке, но мне не приходилось слышать.
Он хотел понимать все в искусстве и науке, и, когда ему говорили, что не все можно объяснить, что есть вещи, требующие особой научной подготовки, -- он обижался: "Как же это так, что я не могу понять? Ведь я же человек и должен понимать все. Мне не надо подробностей, а в чем состоит эта наука -- понять могу. Это... это значит, вы не умеете разъяснить просто".
Одно время больным вопросом для художественных обществ было выставочное помещение. Кроме Общества поощрения и Академии, негде было устраивать выставки, не было подходящего зала. У Куинджи родился план перекрыть внутренний двор Академии стеклянной крышей. Он составил даже соответствующий чертеж, но держал почему-то свой проект в секрете.
Слабостью Куинджи была любовь к птицам. Ежедневно, в двенадцать часов, когда ударяла пушка в Петропавловской крепости, казалось, все птицы города летели на крышу дома, где жил Куинджи. На крышу выходил Архип Иванович с разным зерном и кормил птиц. Он подбирал больных и замерзших воробьев, галок, ворон, обогревал в комнате, лечил и ухаживал за больными. Говорят, что какой-то птице, заболевшей дифтеритом, он вставлял перышко в горло и тем спас от смерти. Жаловался на жену: "Вот моя старуха говорит: с тобой, Архип Иванович, вот что будет -- приедет за тобой карета, скажут, там вот на дороге ворона замерзает, спасай. И повезут тебя, только не к вороне, а в дом умалишенных".
Карикатурист Щербов изобразил в карикатуре Куинджи с клизмой, которую он приготовляется ставить вороне на крыше дома.
-- Это он, Щербов, знаете как? -- говорил Архип Иванович. -- Подкупил дворника и из слухового окна соседнего дома зарисовал меня на крыше. Дворнику два рубля дал, а можно было и за пятьдесят копеек. И как же так -- вороне? Да это же никак невозможно, и на крыше... Это же она улетит.
Ах, Щербов! Кому только не доставалось от него в мире художников, а он только из этой среды и брал темы для своих карикатур. Фигура крепкая, коротко остриженная, большая умная голова, черная борода и постоянная трубка в зубах. Из-под густых бровей сурово смотрят добрые глаза. И зимой и летом одна и та же куртка на плечах. Лицо неподвижно-серьезное, а в коротких фразах смешная карикатура. Посмотрит в первый раз на человека и сейчас же особым чутьем художника вывернет его наизнанку, обнаружит всю его сущность. Переделает в карикатуру даже его фамилию, и она совпадает с его содержанием.
Никак потом не отделаешься от щербовской характеристики.
С появлением журнала "Мир искусства" в художественных кругах началось замешательство, переоценка художественных ценностей. Со стороны нового журнала, возглавляемого С. Дягилевым, доставалось больше всего передвижникам. Щербов говорил: "Ну, вот, сбылось-таки предсказание апокалипсиса, народилось звериное число 666, и не стало вам покоя от Гадилева".
Дягилева Щербов изображал в разных видах.
Произошел пожар в Академии художеств. Сгорела мастерская Репина и обгорел главный купол Академии, развалилась венчавшая купол статуя Минервы. На ее месте остался один голый стержень. В это время избирали нового вице-президента Академии. Всех интересовало, из какого лагеря будет возглавляющий Академию: из старого лагеря, передвижнического толка, или из нового течения в искусстве. Щербов нарисовал карикатуру: на набережной Невы стоят передвижники и в ужасе смотрят на Академию, где огненные языки подымаются вокруг академического купола, а Дягилев, покровитель балета, в балетных юбочках приспособляется усесться на острый шпиль купола на место бывшей Минервы.
А потом Щербов решил сам занять должность президента.
-- В Академии казенных дров много, так я подал прошение на президента. Запрягу тогда в повозку пару каменных сфинксов, чтоб они даром не лежали перед Академией, и буду катать жену по набережной.
Куинджи боялся Щербова: как увидит его у меня в кабинете на выставке, сейчас уйдет. Щербов обыкновенно сидел и чинил все карандаши, что лежали на столе. Он не мог видеть тупо очинённых карандашей.
Архип Иванович говорил:
-- Это опять Щербов? Это уже он что-то задумал!
Время шло. Высоко держа голову ходил Куинджи. Почести льстили его самолюбию, как говорили некоторые. Может быть. Кто без греха и слабостей? Находились и такие, что уверяли, будто все предпринимаемое Куинджи -- он делает как злой гений, из желания вредить Академии, из которой его уволили, подорвать ее авторитет, предоставив как бы "судиям неправедным" судить работы учащихся на выставке.
Я больше верил чуткой молодежи, которую редко можно провести и которая в Куинджи видела прежде всего своего друга. Я видел, какие жертвы приносил "неистовый Архип" (как его некоторые звали) во имя своей идеи, во имя блага, представляемого по-своему, и как он любил молодое талантливое поколение.
Я любовался его могучей фигурой, его мощным духом, его гордостью. "Это еще что... Это еще будем говорить... так я же докажу, что так нельзя, а надо сделать, чтоб было вот -- хорошо!"
И он делал, как понимал, а чего не понимал -- была не его вина.
Но пришла пора, и могучего Архипа Ивановича не стало видно в обществе. Он слег, сердце плохо.
-- Посмотрите, -- показывал Куинджи на свои руки, -- какие мускулы, какая грудь, я еще богатырь, а нет сердца. Плохо.
Страдал глубоко -- и физически и душевно. Жаловался:
-- Зачем? Я бы еще мог... я бы еще сделал, еще надо много! Тяжко мне, принесите яду, -- молил друзей своих.
Перед смертью он вскочил, выбежал в переднюю и упал, чтобы не подняться больше.
По завещанию все состояние его переходило Обществу художников (именовавшемуся потом Куинджиевским) для объединения художников и оказания им всяческой помощи. Жене была оставлена небольшая пенсия -- шестьсот рублей в год.
За гробом Куинджи шло много незнакомых передвижникам людей, получивших от него помощь, что никому не было известно, а над домом кружились осиротевшие птицы.
Примечания
