Наталья Пирумова - Бакунин
Но подобные аргументы не могли убедить Утина. Человек этот, впоследствии сыгравший отрицательную роль в жизни Бакунина, был слишком самолюбив и склонен к интригам.
Сын миллионера, Николай Исаакович Утин учился в Петербургском университете, принимал деятельное участие в студенческом движении. Вскоре деятельность его перешла пределы университета. Он познакомился с И. Г. Чернышевским и стал одним из организаторов «Земли и Воли» и членом ее ЦК. В мае 1863 года, после ряда провалов, опасаясь ареста, он бежал за границу. Прибыв в Лондон, Утин до начала 1864 года занимался переправкой герценовских изданий, сотрудничал в «Колоколе». Однако подобная роль не устраивала его. «Он являлся, — писал по этому поводу П. Л. Лавров, — представителем существующей уже в России революционной организации, и, привыкнув к тому влиянию, которое он имел на университетскую молодежь Петербурга, даровитый и самолюбивый молодой человек готовился не к подчиненной роли рядом со старыми эмигрантами».[327]
В этих условиях расхождение его с Герценом было неизбежно. Но формы разрыва бывают разные. В этом случае они были таковы, что дали Герцену основание писать потом об Утине как о «не совсем честном человеке» и называть его «самым лицемерным из наших заклятых врагов».
Из Лондона Утин направился в Брюссель, а затем в Швейцарию, где нашел кружок молодых русских эмигрантов, более импонирующих ему. Живя постоянно в Женеве, он бывал и в Неаполе и встречался с Бакуниным.
Михаил Александрович так же, впрочем, как и Огарев, проявлял значительно большую терпимость в отношениях с эмигрантской молодежью, чем Герцен. Происходило это не потому только, что его не смущали внешние манеры и часто малая эрудиция представителей нового поколения, а потому, что прежде всего его устраивал крайний радикализм их взглядов. Об этом вопросе, и в частности об отношениях с Утиным, нам придется говорить еще немало; теперь же остановимся на другом сюжете — отношении Бакунина со старыми друзьями, Герценом и Огаревым, в период жизни в Неаполе.
«Рознь в средствах, в путях, не в цели» — так формулировал Бакунин суть этих отношений. «Рознь» — была фактором постоянным, хотя форма ее и содержание также менялись с развитием деятельности и взглядов Бакунина. На этот раз Бакунин выступил против идеализации Герценом русской крестьянской общины.
Основоположник русского крестьянского социализма, Герцен считал общину тем звеном, в котором сосредоточивались элементы социалистических отношений в народной жизни.
Не отрицая роли общины в будущем социальном устройстве и в известной мере ориентируясь на нее, как на реально существующий институт, Бакунин вместе с тем видел в ней и черты консерватизма, служащие интересам самодержавного государства, видел и процесс разложения общины, которого не хотел замечать Герцен. Главное же, что возмущало Бакунина в позиции старых друзей, была в его представлении их ориентация на «мирный нереволюционный социализм». Вся линия «Колокола» не устраивала его.
Годы, наступившие после подавления польского восстания, были трудными для издателей «Колокола». Российские либералы, ловившие прежде каждое слово из Лондона, теперь, в условиях торжествующей реакции, отвернулись от того, чему поклонялись так недавно. Революционную же разночинную аудиторию «Колокол» не удовлетворял. Молодая эмиграция требовала создания вокруг «Колокола» практического центра для руководства движением, своего участия в редакции, решительного революционного тона. Герцен считал невозможным менять лицо и тон журнала. Его программа в этом смысле оставалась прежней: слово, совет, анализ, обличение, теория.
Бакунин в этом споре тяготел к тем, кто хотел революционизировать «Колокол». Говоря своим друзьям о том, что звуки их «Колокола» рождаются теперь почти в пустыне и что благовестит он не то, что следует, он предлагал им или прекратить издание, или принять иное направление и прежде всего решить, к кому обращаться. «Народ не читает, следовательно, вам действовать прямо на народ из-за границы невозможно. Вы должны руководить тех, которые положением своим призваны действовать на народ… Ищите публики новой, в молодежи, в недоученных учениках Чернышевского и Добролюбова, в Базаровых, в нигилистах — в них жизнь, в них энергия, в них честная и сильная воля».
Обращаться же к правительству или к «лысым друзьям-изменникам» бессмысленно, писать же статьи вроде 1 мая нынешнего года «из рук вон плохо».
В статье, особенно возмутившей Бакунина, Герцен осуждал покушения на Александра II.
4 апреля 1866 года Дмитрий Владимирович Каракозов у Летнего сада в Петербурге стрелял в императора. Находившийся в толпе крестьянин Комиссаров толкнул руку стрелявшего. Покушение не удалось.
«Выстрел 4 апреля был нам не по душе, — писал Герцен. — Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую брал на себя какой-то фанатик. Мы вообще терпеть не можем сюрпризов ни на именинах, ни на площадях: первые никогда не удаются, вторые почти всегда вредны. Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами».
И далее: «Сумасшедший, фанатик или озлобленный человек из дворян стреляет в государя; необыкновенное присутствие духа молодого крестьянина, резкая быстрота соображения и ловкость его спасают государя».[328]
«Ни за что в мире я не бросил бы в Каракозова камня и не назвал бы его печатно „фанатиком или озлобленным человеком из дворян“», — отвечал Бакунин.
«Я так же, как и ты, не ожидаю ни малейшей пользы от цареубийства в России, готов даже согласиться, что оно положительно вредно, возбуждая в пользу царя временную реакцию, но не удивлюсь отнюдь, что не все разделяют это мнение и что под тягостью настоящего невыносимого, говорят, положения нашелся человек, менее философски развитый, но зато и более энергичный, чем мы, который подумал, что гордиев узел можно разрезать одним ударом. Несмотря на теоретический промах его, мы не можем отказать ему в своем уважении и должны признать его „нашим“ перед гнусной толпой лакействующих царепоклонников. В противовес сему ты в той же статье восхваляешь „необыкновенное“ присутствие духа молодого крестьянина, редкую быстроту соображения и ловкость его. Любезный Герцен, ведь это из рук вон плохо, на тебя непохоже, смешно и нелепо».[329]
С откровенностью друга критикуя позицию Герцена, Бакунин рассказывал и о своей деятельности, не без задней мысли противопоставить свои масштабы, свои революционные успехи пропаганде издателей «Колокола».
Рассказывая об устройстве тайного интернационального общества и пересылая его программу, он писал: «После трехгодовой трудной работы я добился положительных результатов. Есть у нас друзья в Швеции, в Норвегии, в Дании, есть в Англии, в Бельгии, во Франции, в Испании и в Италии; есть поляки, есть даже несколько русских.
