Борис Хотимский - Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе
Даже не верилось, что удалось наладить ход заседания. Хотя в любую минуту он мог вновь разладиться. Председатель давал слово попеременно то большевикам, то левым эсерам.
— Кто за народ и революцию, — выкрикивали одни ораторы, — тот пойдет с нами, за Муравьевым!
Авантюристы! — кричала в ответ другие. — Предатели революции!
— Ваш Муравьев — типичнейший бонапартист, а сами вы отъявленные контрики!
Главком теперь помалкивал, сидел все в той же картинной позе, но прежней уверенности во взгляде не осталось. Вертел головой, кусал губы.
Иосиф Михайлович, следя за разгоревшимися прениями и все еще стараясь по возможности сдерживать страсти, в то же время напряженно следил за незакрытым уголком стеклянной двери. Он знал, что, как только она затворилась за вошедшими, гимнастический зал тотчас же заполнился стрелками и пулеметчиками, вышедшими из соседних, третьей и пятой, комнат. Он видел то и дело возникавшее за стеклом озабоченное лицо Медведя. Наконец оттуда послышался нарастающий шум, дверь приоткрылась, там замахали рукой, вызывая председателя. Он встал со своего места и направился к дрери, непринужденно бросив на ходу:
— Продолжайте, я сейчас.
Выйдя в зал, поскорее затворил за собой дверь.
— Ну, что тут за паника?
— Товарищ Варейкис! Сколько можно ждать? Заседаете там…
— Кончай волынку!
— Спокойнее, товарищи! И потише, пожалуйста, спугнете раньше времени, все поломаете. Где ваша выдержка? Не узнаю!
— Да ведь поймите, товарищ Варейкис! Мы же здесь каждое слово слышим. Как можно терпеть? Только прикажите, мы его кончим!
— Мне терпеть там не легче, чем вам здесь. Но могу я на вас положиться? Мне казалось, что могу…
И еще не раз пришлось вот так же выходить и успокаивать.
Но вот за дверью зашумели громче прежнего. Очередной оратор осекся на полуслове, все обернулись на шум. И не успел Иосиф Михайлович что-либо предпринять, как вскочил с места Клим Иванов:
— Что там за бордель?
И быстро вышел. Через секунду шум за дверьми резко усилился.
— Прошу всех оставаться на местах! — потребовал председатель, торопясь вслед за Ивановым. — Сейчас все выясним.
Не успел он дойти до двери, как оттуда навстречу показался Иванов — на смуглом лице побелевший треугольник вздернутого носа.
— Товарищ Варейкис! Сюда, скорей!
Иосиф Михайлович вышел в зал, спросил недовольно:
— Ну, что опять?
Все поглядывали на Каучуковского, находившегося здесь же в зале. Тот смущенно признался:
— Да понимаете, товарищ Варейкис, этот контрик Иванов к нам выскочил, я и подумал, что неладно там у вас… Ну, и приказал арестовать его…
— Поторопились, явно поторопились. — Иосиф Михайлович вздохнул укоризненно, затем кивнул на зажатого между латышскими стрелками молодого военного: — А этот кто?
— Да из той же компании, — охотпо объясняли ему. — Решили задержать.
— Товарищ Варейкис! — взмолился задержанный. — Я адъютант главкома. Принес ему срочные телеграммы на подпись. Распорядитесь, чтобы мне вернули оружие.
— Сейчас разберзмся. Давайте сюда телеграммы, я передам их главкому. А вы пока подождите здесь. — Иосиф Михайлович быстро проглядел телеграммы, тихо присвистнул от изумления, приказал не спускать глаз с адъютанта и вернулся в четвертую комнату.
По встретившим его напряженным взглядам понял, что играть дальше в прятки нет смысла. К окаменевшему главкому теперь вплотную придвинулись три увешанных оружием телохранителя. Рука самого Муравьева — на кобуре маузера.
— Товарищи! — решительно заявил Иосиф Михайлович, пройдя на свое председательское место, поближе к ящику с «лимонкой». — Разрешите огласить тексты телеграмм главкома… Всем частям… В Лондон… В Париж… Вот так! Теперь вам ясно, что главком Муравьев перешел от слов к делу. Теперь вам понятно, почему был блокирован губисполком, почему арестованы наши товарищи. Теперь не может быть сомнений, что главком Муравьев не за революцию, как он уверяет, а против нее. Это не что иное, как бонапартистская попытка задушить революцию, опираясь на ею же порожденные силы. Это неслыханное предательство! Не обольщайтесь, Муравьев, — мы не за вас, мы против вас! Мы будем с вами бороться!
Муравьев, побледневший, молчал. Его телохранители растерянно озирались. Раздался голос с места:
— Фракция левых эсеров требует объявить перерыв! Это наше право! Мы должны посовещаться.
Их здесь было большинство, левых эсеров.
— Хорошо, — неожиданно для них согласился председательствующий, не отрывая взгляда от Муравьева. — Объявляется перерыв в заседании.
Муравьев встал — правая рука на раскрытой кобуре маузера — и впился в председателя бешеными, ненавидящими глазами. Иосиф Михайлович тоже глядел в упор. Они уже играли однажды в такие вот «гляделки», еще при первой своей встрече в Харькове. Что ж, сейчас выяснится, чьи нервы крепче.
— Ну, мне тут больше делать нечего, — процедил наконец главком. — Все ясно! Пойду успокою отряды.
Он повернулся и, придерживая шашку, направился к закрытой двери — своим бравым солдатским шагом. Ать-два, ать-два… Телохранители — за ним, вплотную.
В незакрытом углу дверного стекла виднеется выжидающее лицо Медведя. Рука Муравьева снимается с кобуры и тянется к ручке двери… Пора! Иосиф Михайлович делает условное движение — лицо Медведя тотчас исчезает: сигнал принят!
Не успевает Муравьев взяться за ручку — дверь сама распахивается. Навстречу главкому — недобрые глаза, наставленные стволы, штыки.
— Вы арестованы!
— Ка-ак?! — Муравьев, отпрянув, мгновенно выхватывает маузер. — Провокация?!
Руку главкома с маузером успевает перехватить силач Медведь. Тогда другой своей рукой, свободной, Муравьев вмиг достает короткоствольный браунинг и открывает огонь. Кто-то вскрикивает. Несколько выстрелов раздаются одновременно, с обеих сторон, и тут же прекращаются.
Иосиф Михайлович видит, что Муравьев упал — поперек порога. Из-под коротко остриженной седоватой головы, огибая свалившуюся фуражку, выбегает и бесцельно торопится темный ручеек. Цвета вишневой наливки.
16. ВЫДЕРЖКА
Трудно сказать, сколько длилось оцепенение. Только что — многоголосый шум, стрельба… и — тишина неживая.
Нагибались над лежащим в дверях, переглядывались потрясенные. Послышались первые голоса, все шепотом:
— Убит!
— Какого человека убили…
— Он бы все равно живым не дался…
Иосиф Михайлович взял себя в руки, выбежал в зал, минуя лежащего на пороге и стараясь не глядеть на прекративший свой бесцельный бег вишневый ручеек.
