Иван Науменко - Сорок третий
Бывшие узники живут победой. Их речь в основном понятна. Как и чувства, которых они не таят. Братья славяне с далекого синего Дуная...
Командир отряда Степан Сикора, великан, с пустым правым рукавом командирской гимнастерки, сидит перед шалашом. Вид у него озабоченный. Бондарь знает, почему он озабочен. Охрану лагеря несли около тридцати солдат. Часть из них сбежала, часть повстанцы перебили, восьмерых взяли живыми. Бывшие узники потребовали над ними суда, и Сикора разрешил.
- Я так подумал, - объясняет он, - фашисты издевались над ними, так пускай судят, это их право. Однако же, брат, беспощадные они. Всех восьмерых - в расход. Как разбойников с большой дороги. Мы даже опомниться не успели. - Сикора помолчал, почесал затылок. - Это же непорядок. Территория наша, потому и законы нашими должны быть. Волах, должно быть, намылит мне шею...
- Намылит, - подтверждает Бондарь. - Когда вызывал меня к себе, то как раз давал разнос Гаркуше. Его подрывники спустили под откос не тот эшелон, а редактор в газете написал об этом.
Сикора хохочет:
- Ну и чудаки! Хлопцев, допустим, винить нельзя. В зубы эшелону не смотрели. Подложили мину и давай бог ноги. А редактор - дубина. Хотя, брат, я тоже его понимаю. Зол на фашистов. На сто лет хватит злости! Такое натворили людоеды...
В полдень - новости: взят Харьков, несколько мелких городов. В сводке - Сумское, Полтавское направления.
Новость приносит Медведев. Он у Сикоры начальник штаба. Воспрянул духом парень, даже что-то начальственное появилось. А в прошлом году, в эту же пору или немного раньше, прибрел в отряд. Кажется, в окружение попал именно там, под Харьковом.
- Что может случиться за год, а, Сергей? - радостно спрашивает Бондарь. - Как дальше пойдет?
- Красная Армия вышла на оперативный простор. Через месяц прижмет фашиста к Днепру.
Вечером еще один горбылевец появляется - Комар. Служит в отряде начальником разведки и контрразведки.
- Встреча с мадьярами состоится в субботу, - докладывает он не то Бондарю, не то Сикоре. - Листовки связной передал.
Ждать, значит, еще три дня.
Оставшись наедине с Сикорой, Бондарь спрашивает:
- Как мои кадры?
- Медведев толковый парень. Прилепился тут к одной... Ты, может, знаешь - весной его тюкнуло. Ну, а медсестра не только бинты перевязывала... А у Комара характер как аршин. Может дров наломать. С этим судом я ему доверился - и вот видишь... Но за мадьяр не бойся. Там, на станции, толковая баба. Сделает все, что надо. Я ее в сорок первом специально оставил.
- Что-то ты хитришь, Степан Тарасович. Скажи честно, зачем меня позвал?
- Чудак ты. Надо твои погоны показать! Этот ихний командир роты никакой нам не товарищ. Чистейший служака! Но нос по ветру держит. Почуял - идти дальше с немцами не с руки. Хочет гарантию получить.
Как раз выпущен очередной номер районной газеты. Первую страницу занимает еженедельная сводка о результатах боев за Харьков. На второй странице несколько заметок о боях за освобождение сербов. Даже стихотворение помещено, под которым стоит непривычная фамилия - Богумил Иванич.
На бой, славяне,
Судьба сурова!
Неволи, рабства
Порвем оковы.
В крови, в пожарах
Белград и Прага,
В сердцах сыновьих
Растет отвага...
Стихотворение написал югославский летчик, капитан. В совершенстве знает русский язык. Бондарь видел его: черноволосый, щупловатый, с умными синими глазами. Но он очень хворый, этот летчик-поэт. Даже передвигается с трудом. Все тело в чирьях. Надо в Москву отправлять, а то тут не вылечишь.
Ночует Бондарь с Сикорой в хлеву на свежем сене. За перегородкой вздыхает, пережевывая жвачку, корова, время от времени квохчут на шесте сонные куры. Все это, обычное, крестьянское, волнует, радует, как бы возвращая Бондаря в далекий, полузабытый мир.
К Сикоре у него - острый интерес. Чем-то широким, размашистым он напоминает Вакуленку, хотя политик, бесспорно, больший. Вакуленка только в начале войны стал председателем райисполкома, а Сикора был первым секретарем райкома долгое время, имя его известно. Его оставили для подпольной работы, но местный отряд, как и некоторые другие, в первую зиму не удержался, и он с небольшой группой прибился к домачевцам. Прошлой осенью Сикоре раскрошило пулей правую руку, и отнял ее обычной наточенной пилой, кажется, тот самый чех-фельдшер.
Вообще в надприпятском крае Бондарь отдыхает душой. Если говорить начистоту, то в последнее время, особенно после стычки в штабе, прилета Волаха, он чувствует себя неуютно.
- Как у тебя с Волахом? - будто угадывая мысли Бондаря, спрашивает Сикора.
- Никак. Боюсь - не сойдемся. Пойду, как Вакуленка, на бригаду.
Сикора долго молчит.
- Я все понимаю. Но надо себя переломить. Волаха не знаю. Но думаю, Пономаренко дурака не пришлет. Да дело даже не в Волахе. На его месте мог быть другой. Новый период наступает, вот в чем дело. Партийная работа подзапущена, а надо думать о завтрашнем дне. Потому и нового руководителя подыскали. Он уже сегодня начнет прикидывать, кого на колхоз поставить, кого на сельсовет. А ты просто военный. Хотя, наверно, и тебе армия не улыбнется. Поставят на район, и будешь тянуть.
- Война не кончилась...
- Так кончится. Не забывай, что мы партизаны. Привыкли решать, как на новгородском вече. А разрушенные города, заводы, сожженные деревни сами не поднимутся. Придется снова, брат, закатывать рукава...
Последние слова Сикоры как-то неприятно поражают Бондаря.
- Ты что этим хочешь сказать?
- То, что слышишь. Думаешь, почему не удержался мой и другие отряды в сорок первом году? Потому, что армия отступала, а армии, стране население отдавало все. Днепрогэсы, заводы, города не святым духом поднимались. А тут война - и все как в пропасть. Армия отступает, и выходит, нет оправдания жертвам. А как ударили немца под Москвой, другое настроение пошло...
- Понимаю, - говорит Бондарь. - Но горем же наученные... Нельзя ли как-нибудь полегче?
- Труднее будет. До войны хоть народу хватало. Приедешь в село мужчины как дубы. Война, сам знаешь, сколько тех дубов повалила. И еще повалит. Так что, брат, готовься. Будет не до амбиции.
- Я как-то не так думал. Считал - лишь бы советская власть вернулась. Тогда наступит праздник.
- Что ж, конечно, наступит. Победить в такой войне - это же ведь вон какой праздник! Дожить бы только...
В хлеву - острые, хмельные запахи. За стеной слышатся осторожные шаги часового, кукарекает петух. Полночь уже, спать пора, но разговор не прекращается.
V
Мария Шестопал - это и есть та женщина, на которую Сикора возлагает надежды в переговорах с мадьярами. С виду она неброская: смуглая до черноты, приземистая, с широким ртом и толстым приплюснутым носом. Однако отличается бабенка необыкновенной пронырливостью.
