Владислав Бахревский - Виктор Васнецов
На ту первую «Снегурочку» для домашнего спектакля Васнецов потратил не более трех-четырех педель, еще и роль Мороза разучивая, еще и картины свои пописывая… А вышел не только шедевр театрального искусства, но взяло, да и сказалось вообще новое слово в искусстве русского театрального костюма, в искусстве декорации. Произошло переосмысление роли живописи на театральных подмостках. Декорация из второстепенно-сопутствующего стала за один вечер главным действующим лицом. Декорация уже не оттеняла спектакль и фигуру актера, но диктовала театру свою художественную волю. Нельзя было не соответствовать декорациям. Декорация определяла стиль спектакля, стиль актерской игры. Нельзя быть бедуином в заполярной тундре, хотя и там и там – голо.
Так что Станиславский начинается, может быть, не со Станиславского и даже не с Мамонтова, но с Васнецова, который, в свою очередь, немыслим без Мамонтова.
Васнецов в театральном деле был, конечно, дилетант, но удалось ему сказать своеобычное слово в театральном искусстве.
Живописец той эпохи – это ведь прежде всего режиссер. Да какой еще режиссер! Вспомните, сколько времени потратил Суриков на поиски исполнителя роли боярыни Морозовой, сколько Репин искал, не находя, пригодного актера для Ивана Грозного, и сам Васнецов – для своего Ильи Муромца.
Далее картина решалась композиционно и в цвете, уравновешивалась расстановкой фигур и цветом. Природа тоже получала свою роль, иногда весьма значительную, как в «Последнем дне Помпеи», в «Явлении Христа народу», в «Аленушке». Но это мало, живописец владел еще одной тайной тайн: он умел передать настроение. Первые зрители васнецовской «Снегурочки», может быть, и не поняли вполне, что с ними произошло, когда открылся занавес «Пролога». Не зимний ночной пейзаж поразил их в самое сердце, но именно настроение, потому что от заснеженной поляны, от леса, от веточек деревьев повеяло не холодом зимы и не каким-то определенным и ясным чувством. Нет, тут было только предчувствие! Предчувствие весны.
«Я не нахожу слов, чтобы передать, что мы все, видевшие „Снегурочку“, тогда переживали, – вспоминал брат Станиславского Владимир Сергеевич Алексеев. – Чудесные, полные поэзии слова Островского не только зажили новой для нас жизнью, но все герои „Снегурочки“ представились нам только такими, какими их показал Васнецов. Это был переворот, революция в театральном деле, замечательное открытие нашей старой, далекой жизни».
Это было не ослепление новизною. И. Э. Грабарь много лет спустя писал: «Рисунки к „Снегурочке“, находящиеся в Третьяковской галерее, в смысле проникновенности и чутья русского духа, не превзойдены до сих пор, несмотря на то, что целых полстолетия отделяет их от наших дней, изощренных последующими театральными постановками К. Коровина, А. Я. Головина, И. И. Билибина и др.».
Илья Муромец тридцать три года сиднем сидел. Васнецов же был великим непоседою, но его тридцатитрехлетие тоже вполне замечательное: «Три богатыря», храм в Абрамцеве, рисунки и декорации к «Снегурочке».
Расставаясь с 1881 годом, стоит помянуть еще об одном летнем эпизоде абрамцевской жизни.
Как-то за обедом Савва Иванович прочитал лермонтовское стихотворение «Желание».
– Вот вам, художники, прекрасная тема для живописи.
Поленов и Васнецов друг перед дружкою сочинили эскизы, но Поленов тотчас и охладел к замыслу, а Васнецов не только написал картину, но и экспонировал ее на Передвижной.
«Я прихожу на выставку, – вспоминал Васнецов. – „Ваша картина продана“. Осмотрел картины, спросил – А кто купил? – Поленов. – Ну, это высшая похвала для художника, когда художник же покупает произведение своего собрата».
Картина Васнецова «Зачем я не птица, не ворон степной», решенная совершенно необычайно для Васнецова, была приобретена Поленовым за 600 рублей.
Весна 1882 года началась в Абрамцеве большими хлопотами. Мамонтов для «Трех богатырей» приказал переоборудовать сенной сарай, примыкавший к Яшкиному дому. Мастерская получилась высокая, просторная, светлая. Работай, художник, старайся!
Много дел было в храме. Устраивали алтарь, приготовленный за зиму в Москве специально нанятыми резчиками по дереву. Вернувшийся из Палестины Поленов для царских врат написал икону Благовещенья и, освоив новое для себя дело, майоликовую икону Нерукотворного Спаса для входной двери. Писал и малые иконы: «Тайную вечерю», «Царицу Александру», «Князя Всеволода». Неврев создал Николая-чудотворца, Васнецов – Сергия Радонежского.
Помня ярославские храмы, хотели под куполом сделать изразцовый поясок, но цветных изразцов купить было негде. Занялись самодеятельностью: выписали белые изразцы, раскрасили керамическими красками, обожгли в специально построенной печи. Большинство изразцов пошло в брак, но выбрали то, что было получше, и украсили верхний край купольного барабана.
Кровлю закончили, пришла пора под ноги посмотреть. Мамонтов хотел выстлать пол чугунными узорчатыми плитами, но тоже подходящих не нашли. Тогда, махнув рукой, Савва Иванович приказал пол забетонировать.
Вот тут-то Васнецов и восстал.
– Да как же так?! Мы камни, красоты ради, лето напролет строгали, и вдруг взять и погубить все дело.
– Виктор! – поднял руки Мамонтов. – Рабочие к твоим услугам – твори, но помни: до освящения остались уже даже не недели, а считанные дни.
Рисунок мозаичного пола – невиданный сказочный цветок – был готов в тот же день, а на следующий его уже выкладывали. Автор то и дело оставлял свои картины и прибегал поглядеть, как идет работа, сам принимался подбирать камни, заботясь о верности цветовых тонов.
В самые последние дни перед освящением вспомнили о клиросах. Неврев выкрасил их в сине-зеленый цвет, и вышло скучно, казарменно.
– Несите мне цветы! – приказал абрамцевской ребятне Васнецов.
Букеты были тотчас доставлены, и чудо совершилось на глазах. Вооружась палитрой и кистью, Виктор Михайлович нарисовал на клиросах волшебные цветы, похожие на те, что расцветут в его сказочном лесу, через который на волке мчится Иван Царевич с царевною.
Обратимся еще раз к прекрасным воспоминаниям Всеволода Саввича Мамонтова. Они касаются судьбы Василия Дмитриевича Поленова и Натальи Васильевны Якунчиковой. Четырехлетним мукам Наташи пришел конец. Во время хлопот по устройству внутреннего убранства собора Василий Дмитриевич сделал предложение и получил согласие.
«Свадьба их была первой в только что освященной новой абрамцевской церкви, – писал Всеволод Саввич. – И сейчас, как живая, стоит у меня перед глазами любимая стройная фигура Василия Дмитриевича во время венчания с венцом на голове. Он не захотел иметь шаферов, которые, по обычаю того времени, держали во время венчания над головами венчающихся венцы, а надел себе на голову венец скромного вида, исполненный по древнему образцу специально для абрамцевской церкви.
