Ружка Корчак - Пламя под пеплом
Все "припасы" концентрировались на главном складе, и ответственный за склад (Генрих Загайский) отпускал их на кухню согласно количеству людей, находившихся в тот день на базе. Норма питания была равной для всех (кроме больных), без различия в чине, звании и положении. Это было равенство полуголодных. Люди теряли силы, многие заболевали. Начала свирепствовать цинга, распространились желудочные заболевания, поносы и фурункулез, не щадивший даже самых крепких (зато почти бесследно исчезли другие хронические недомогания, которыми многие страдали до прихода в лес).
Не лучше обстояло дело и с жильем. Летние шалаши не могли защитить от холода и дождя. Скудная одежда, которую мы не снимали с себя ни днем, ни ночью, тоже не спасала. Днем еще можно было погреться у костра. Ночью, очнувшись от тяжелого сна, люди обнаруживали, что лежат в воде, в жидкой грязи, а дождь все льет и льет, и холод пронизывает до костей. У кого хватало энергии, тот вскакивал и посреди ночи бросался искать место посуше, "изобретатели" предпочитали конопатить щели и отводить льющуюся сквозь крышу воду, а многие, проснувшись, просто меняли позу, подбирали ноги, чтобы уберечь от воды хотя бы обувь, и засыпали снова. Утром начинали сушить одежду, а ночью — опять дождь и грязь, и все сначала.
Появилась реальная угроза эпидемии. Распространилась чесотка- Санитарное состояние лагеря было ужасающим. Не было мыла, сменного белья. Позднее парни меняли свои нательные рубахи у крестьян, но пока об этом не могло быть и речи. В более выгодном положении находились женатые мужчины — им стирали жены. Холостяки же, которых было большинство, просто выкидывали кишевшие вшами рубахи, после того, как не снимая носили их несколько недель.
Первым распоряжением, изданным, когда автор этих строк была назначена старшиной лагеря, были установлены коллективные стирки и женщинам вменено в обязанность обстирывать всех бойцов. Так как мыла не было, в воду во время кипячения белья добавлялась зола, а для дезинфекции белье прожаривалось старым утюгом, добытым в селе во время одного из рейдов.
Так налаживал свою жизнь наш большой лагерь. И несмотря на мучительные трудности, люди не пали духом. Они закалились и приспособились к тяжелой обстановке. Именно тот режим, которого ранее опасались, внес порядок и организованность в лагерную жизнь.
ВСЕГО НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ МИНОВАЛО С ТЕХ ПОР, КАК большинство бойцов собралось на острове, а база уже была построена. Людей обуревала жажда борьбы, и все мечтали о боевых операциях, которые станут возмездием за гибель тысяч евреев, о новых рейдах по спасению евреев. И хотя главные проблемы все еще дожидались своего разрешения, а количество оружия не увеличилось, штаб приступил к разработке партизанских операций. Группа бойцов отправилась на первое диверсионное задание — перерезать телефонную связь на шоссе, ведущем в Вильнюс. Весь лагерь провожал их добрыми пожеланиями. Многие завидовали уходящим.
Я тоже иду. Со времени моего прихода в лес я впервые покидаю базу, успевшую превратиться в мой дом. В группе — около двадцати парней и две девушки. Передо мной шагает Хася Варшавчик. Мы хорошо понимаем, что в зависимости от того, как будет проведен рейд, решится не только наше собственное боевое будущее, но и общий вопрос о привлечении девушек к таким операциям. Многие парни поглядывают в нашу сторону с сомнением и тревогой — дорога длинная, привалов мало. выдержим ли поход и не задержим ли всю группу? Выходим к "копане".
Пока идем вольно, уверенные, что здесь ничто нам не угрожает. Настроение отличное, мысль, что мы, группа еврейских партизан — на боевом задании, окрыляет нас и будоражит воображение. Неожиданно издали послышались шаги. Берем оружие на изготовку. Разведчики уходят вперед. Слышим окрики. Идем к разведчикам, и перед нашими глазами предстает группа партизан, только что пришедших в Рудницкие леса. Обмениваемся приветствиями и, по обыкновению, ищем еврейские лица. Замечаю приближающегося к нам человека. Он спрашивает, кто мы, и, когда отвечаем, что мы еврейские партизаны, интересуется, нет ли среди нас "Ури". Этот вопрос поверг меня в изумление: кто этот человек и откуда ему известна подпольная кличка Абы Ковнера?
Аба выходит из рядов и идет ему навстречу. Рассматриваю пришельца: низенький, круглолицый, по-славянски длинноусый, с автоматом. Оказывается, это — Юргис, командир бригады. Он прибыл из Нарочи с членами своего штаба и группой бойцов и находится на пути к бригадной базе. Это — первая встреча двух командиров. Ковнер надеялся увидать среди спутников Юргиса и членов ЭФПЕО, но таковых не оказалось. Он спрашивает о них. Юргис говорит, что не взял с собой вильнюсцев и что он это объяснит после. Услыхав, что группа евреев направляется на партизанскую операцию, он спрашивает у Абы, не может ли тот поручить кому-нибудь командование, чтобы проводить его, Юргиса: он хочет с Абой переговорить. Ковнер передает командирские обязанности кому-то из заместителей и остается с Юргисом, а мы продолжаем путь.
Юргис видит нас на марше. Он поражен, удивляется, что при таком плохом вооружении группа выходит на боевую операцию, но одновременно взволнован нашим партизанским обликом и говорит об этом вслух. Он забрасывает Ковнера вопросами о характере еврейского отряда, его составе и численности. Для него — сюрприз, что не был основан семейный лагерь. Ковнер пытается узнать подробности об отряде "Месть" в Нарочи. Ответы Юргиса по этому поводу почему-то очень сдержаны. Он рассказывает, что не все люди из Вильнюса находятся вместе и что вскоре прибудет группа во главе с Глазманом. Ковнер выражает удивление по поводу того, что эта группа не пришла вместе с Юргисом, и тот отвечает, что группе назначен другой маршрут и она наверное явится в ближайшие дни.
Юргис хочет знать, что произошло в гетто, но особенно интересуется судьбой Генса. Сообщение, что Генса больше нет в живых, его очень расстроило. На вопрос Ковнера, чем объясняется такой интерес, Юргис ответил, что Генс был офицером литовской армии и знал местонахождение тайника с большим запасом армейского оружия.
Юргис все время надеялся, что с помощью Генса удастся это оружие извлечь и снабдить им партизан. Он допытывается у Абы не слыхал ли тот случайно об этом тайнике и не рассказал ли кому-нибудь Генс о его местонахождении.
Тут Ковнеру вспомнилась одна из бесед, состоявшихся у членов штаба ЭФПЕО с Генсом. Глава гетто в тот раз потребовал прекратить всю подпольную работу, чреватую, по его мнению, опасностью для гетто. Вместе с тем он тогда же заявил, что в урочный час он Генс, сам возглавит восстание: военного опыта у него побольше, чем у его собеседников, а оружие он изыщет. Члены штаба отнеслись тогда к этим словам Генса как к пустому бахвальству. И только теперь, из разговора с Юргисом, Ковнеру стало ясно, что Генс говорил правду и имел возможность вооружить массы евреев в гетто, что, возможно, повернуло бы весь ход событий. Но Генс верил немцам до последнего момента, а когда разуверился, было уже поздно. Однако не менее странными показались и надежды Юргиса, советского командира, на Генса, бывшего литовского офицера, человека, который, руководя гетто, сотрудничал с немцами.
