Джерри Хопкинс - Никто не выйдет отсюда живым
Джим молча готовил завтрак для себя и Зозо, относил его ей в постель и оставался поболтать за едой. Иногда по утрам он отправлялся в самую маленькую из трёх спален в квартире, куда он передвинул маленький столик Зозо, сидел там и писал – или рылся в одной из картонных коробок с бумагами, записными книжками, плёнками, газетными вырезками, фотографиями, фанатской почтой, рукописями, которые он привёз с собой, рылся в реликвиях и пластинках своего прошлого, пытаясь точно определить, чего это стоит. В конце дня, когда начинало темнеть, он иногда переходил со своими записными книжками за обеденный стол. Иногда же по утрам он уходил и подолгу гулял в одиночестве.
Часами он бродил по парижским улицам, сначала по одной, потом по соседней – точно так же, как он делал это в Голливуде. Он отправлялся на север по своей улице – узкой, без деревьев улице Ботрейлис – в квартале жилых домов, мимо агентства новостей, книжного магазина, трёх маленьких ресторанов, клуба дзю-до, мужской парикмахерской; затем на запад по улице Св.Антуана, мимо мясного рынка под открытым небом с висящими кроликами, россыпью красной вишни, переполненными лотками с рыбой и креветками, цветной капустой размером с баскетбольный мяч; так он медленно приближался к одному из тысячи привлекательных и знаменитых мест в городе. Джиму особенно нравилось в Лувре – это было следствием его юношеской любви к искусству.
По утрам он также часто отправлялся на юг по улице Ботрейлис и всего через пять кварталов попадал в Иль Сент -Луи, который стал одним из его самых любимых районов во всём Париже. Это там, на Ке д’Анжу, он посетил гостиницу “Hotel de Lauzun”, ставшую когда-то местом встреч любимого Бодлером и Готье Гашишного клуба.
Там так здорово, – говорил он Зозо или Памеле, вернувшись домой. – Они выбросили светокопию после того, как сделали этот город.
Но вопреки фантазии Памелы Джим всё ещё пил – и сильно. С превеликим удовольствием он открыл для себя два наиболее распространённых во Франции типа баров: винные бистро и кафе на тротуаре. Ещё Голливуд, Хемингуэй, Фитцджеральд проявляли к Парижу дружелюбие иностранцев. Остановиться в бистро или кафе было не просто естественно, это было de rigueur; и совсем не для богохульного тоста.
Своё богохульство Джим проявил однажды на первой неделе апреля в “Astroquet”, маленьком клубе на бульваре Сен-Жермен. Он получил своё название от французского слова “troquet” (кафе) и американского слова, обозначающего космическое пространство (вне земной атмосферы) “astro”; интерьер был выдержан в духе карикатуры на “Buck Rogers”.
Джим пил один, когда его внимание привлекли несколько молодых людей, которые вошли с гитарными чехлами. Через какое-то время он подошёл к их столику.
Ребята, вы американцы?
– Да. Ты откуда? – Его никто не узнал.
– Из Калифорнии.
Я тоже. Ты где учился?
Хм… в УКЛА.
Здорово, я тоже! А когда?
Джим немного подумал и сказал, что в 1964-м и 1965-м. Молодой американец снова сказал:
Здорово, я тоже! На каком факультете?
Хм, кинематография.
Молодой американец сделал паузу. Это была игра “Двадцать вопросов, или Чем я занимаюсь?”
Хм… хм… ты поёшь? С группой?
Джим согласился.
О, здорово, Господи, я в растерянности, я даже не…
Джим купил им спиртного, крепкого виски с пивом – то же самое, что пил он сам. Молодой человек представился.
Фил Трэйнер. Эти ребята – мои друзья, у нас группа “Clinic”, мы все американцы, мой отец работает здесь в американском посольстве.
Несколько часов они пили, а ближе к рассвету достали гитары, и Джим спел “Ползущую королевскую змею”. Он рассказал своим новым друзьям, что эта песня записана на новом альбоме, который на этой неделе выходит в Америке. Он постоянно курил, и его голос был тяжёлым и грубым. Между песнями они говорили о музыке и “звёздах”. Джим сказал им, что он взял отсюда всё, что мог взять. Они поразились, когда он сказал, что 250 раз употреблял кислоту. Ещёраз Джим произвёл на них впечатление, рассказав о ночи, когда он разгромил студию звукозаписи. Он сказал, что действительно любит остальных “Doors” и считает, что Робби Кригер никогда не удостаивался такого внимания, какого он заслуживал.
К рассвету ушли все, кроме Джима и Фила. Джим много курил и так глубоко затягивался, что у него начинался бронхиальный кашель. Фил тоже был певцом, и он говорит об этом так: “Казалось, Джим разрывал грудь и горло. Он курил с сигаретами такие сильные наркотики, Боже мой, парень, если бы мне пришлось описывать его образ того времени в моих глазах, то это глубокая затяжка, и потом – кх, кх, кх”.
Оба они были страшно пьяны; когда ранним утром они, шатаясь, вышли из клуба, Джим расстегнул штаны и стал мочиться. “Трахни испуганную курочку, – сказал Джим, – трахни испуганную курочку”. Потом, застегнувшись, он предложил поймать такси и поехать поискать Памелу. “Трахни испуганную курочку”.
Когда выяснилось, что Памела не вернулась домой в Марес, Джим знал, куда идти – к Лотену Картеру, женскому фотографу. Он позволил себе войти (он знал, где ключ) и обнаружил, что Памела спит с фотографом, после чего напал на запасы спиртного. Сначала водка. Потом ром. Потом всё подряд, прямо из бутылки, не запивая, не смешивая. Через час он отправилФила разбудить Памелу.
В ближайшем кафе Памела заказала Джиму на завтрак спагетти и стакан молока, чтобы наполнить его желудок. “Ты ведь не будешь больше пить, да, Джим?” Памела начала уговаривать его: “Джим?”
Джим сидел молча, глядя на оживлённый бульвар. “Трахни испуганную курочку”, – сказал он наконец.
Через несколько дней они наняли машину и отправились на юго-запад по французским винным районам – через Орлеан, Тур, Лимож и Тулузу, переехали через Андорру в Испанию, посетили в Мадриде Прадо, где Джим нашёл “Сад наслаждений” Иеронимуса Босха, авторскую работу мастера – с таинственным портретом, о котором думали, что это автопортрет самого Босха. Оттуда они поехали на юг в Гранаду, где наибольшее впечатление на Джима произвели Альхамбра, Муришский дворец, который считают наиболее значительным образцом сохранившихся по сей день остатков западной Мохаммеданской архитектуры: крепость с освещёнными солнцем арками и изысканными голубыми изразцами.
Джим и Памела жили хорошо, почти так же хорошо, как она потом хвасталась. Совместное времяпровождение в течение долгого времени в машине и в небольших гостиничных номерах вызывало мелкие ссоры, но раздражение возникало часто и по совершенно непостижимым поводам. Даже когда их на сотню долларов обманул англоговорящий араб, пообещавший им большую порцию хэша, ни Джим, ни Памела сильно не расстроились.
