Николай Павленко - Лефорт
Получив известие о кончине друга, Петр помчался в Москву, куда прибыл 7 марта. Корб занес в «Дневник» следующую запись: «Царь вернулся из Воронежа, узнав о смерти горячо любимого им генерала Лефорта. Лица, бывшие при царе, когда он получил известие о смерти, утверждали, что он принял его так же, как если бы ему сообщили про кончину отца. Неоднократно вырывались у него стенания, и, обливаясь слезами, он произнес следующие слова: “Нет уже у меня надежного человека; этот один был мне верен; на кого могу я положиться впредь”». Историки Н.Г. Устрялов и М.М. Богословский не без основания сомневались в подлинности этих слов царя; очень вероятно, что Корб принял обычное причитание о покойном за подлинную оценку утраты. Однако не подлежит сомнению, что Петр глубоко переживал потерю друга. Тот же Корб заметил, что царь, будучи на обеде у боярина Б.П. Шереметева 9 марта, «был все время взволнован, так как истинная душевная скорбь не давала ему никакой возможности успокоиться»{181}.
Похороны Лефорта были назначены на 11 марта (21-е по новому стилю). «Все представители иностранных держав, приглашенные участвовать в погребении покойного генерала Лефорта, — повествует Корб, — явились в его дом в печальном платье. Вынос назначен был в восемь часов утра, но пока согласились касательно разных обстоятельств и делались нужные приготовления, то уже солнце дошло до полудня…»
По обычаю жителей Немецкой слободы, похоронам предшествовала трапеза. На столах стояли блюда с разными породами рыб, сыр, масло, яйца, кружки с винами. «Русские, из которых находились там, по приказанию царя, все знатнейшие по званию или должности лица, бросались к столам и с жадностью пожирали яства… — продолжал Корб. — Князь Шереметев считал недостойным себя обжираться вместе с прочими, так как он, много путешествуя, образовался, носил немецкого покроя платье и имел на груди мальтийский крест. Между тем пришел царь. Вид его был исполнен печали. Скорбь выражалась на его лице… Когда Лев Кириллович (Нарышкин, дядя царя. — Н.П.), встав со своего места, поспешил навстречу царю, он принял его ласково, но с какой-то медленностью. Он некоторое время подумал, прежде чем наклонился к его поцелую.
Когда пришло время выносить гроб, любовь к покойнику царя и некоторых других явно обнаружилась: царь залился слезами и перед народом, который в большом числе сошелся смотреть на погребальную церемонию, напечатлел последний поцелуй на челе покойника».
Подобной церемонии похорон не удостаивался никто ни из бояр, ни из служилых иноземцев. Одетый в глубокий траур Петр следовал во главе первой роты Преображенского полка, далее шли Семеновский и Лефортов полки с траурной музыкой. За полками ехал черный рыцарь с обнаженным мечом, за ним вели двух богато убранных коней.
Далее 28 полковников несли гроб покойного. Впереди гроба шли офицеры, державшие на бархатных подушках золотые шпоры, пистолеты, шпагу, трость и шлем. За гробом следовал племянник Петр Лефорт в окружении иностранных дипломатов, бояр и царедворцев в траурных одеждах, за ними шла вдова покойного Елизавета Лефорт в сопровождении двадцати четырех женщин из знатных фамилий.
Траурная церемония направилась в реформатскую церковь, где пастор произнес надгробную речь. Оттуда гроб с телом был отнесен на немецкое кладбище и положен в заранее приготовленный склеп, следы которого давным-давно утрачены, так что местонахождение могилы до последнего времени не было установлено.
Корб повествует об инциденте, якобы произошедшем во дворце Лефорта после погребения: «Едва вышел царь, как бояре тоже поспешно начали выходить, но, сойдя несколько ступеней, заметили, что царь возвращается, и тогда все они вернулись в дом. Торопливым своим удалением заставили бояре подозревать, что они радовались по поводу смерти генерала, что так раздражало царя, что он гневно проговорил к главнейшим боярам: “Быть может, вы радуетесь его смерти? Его кончина большую принесла вам пользу? Почему расходитесь? Статься может, потому что от большой радости не в состоянии доле притворно морщить лица и принимать печальный вид?”».
Впрочем, Поссельт оценил это свидетельство Корба как «злонамеренные россказни», и с этой оценкой приходится согласиться.
Кончина Франца Яковлевича Лефорта нашла отклик и за пределами России. Бургомистр Амстердама Витсен, с которым успел подружиться Лефорт во время своего пребывания в Голландии, писал родственникам покойного в Женеву: «Я получил уведомление, что Бог воззвал к себе генерала и адмирала, вашего брата, моего короткого друга. Он находился на высшей степени милости у его царского величества, был им любим более, нежели кто-нибудь, и уважаем всею московскою нацией; он был опорою религии, защитником иноземцев, преимущественно евангелических, которые чтили его как отца. Скорбею о вашей утрате и о нашей. При таком ударе судьбы я еще не в состоянии обсудить, куда всего целесообразнее было бы отправить его сына для окончательного воспитания; предварительно следует узнать намерения его величества, который, несомненно, позаботится о нем».
Французские и голландские газеты также не преминули известить своих читателей о кончине Лефорта.
Попробуем ответить на вопрос: какая же болезнь свела в могилу Франца Яковлевича?
Единого ответа на этот вопрос нет. И это неудивительно — больной скончался несколько веков назад, медицинское заключение о причине смерти отсутствует, что дает основание для существования различных версий. Так, С.М. Соловьев, опираясь на свидетельство И.Г. Корба о том, что Лефорт провел вечер 22 февраля в компании с датским и бранденбургским послами на открытом воздухе, предположил, что Франц Яковлевич простудился и занемог. Но бурное течение болезни, давшей о себе знать уже на следующий день, не дает повода для того, чтобы согласиться с мнением маститого историка XIX столетия.
Убедительнее выглядит суждение эскулапов Медицинской академии в Петербурге, объясняющих смерть Франца Лефорта следствием гнойной раны после падения с лошади осенью 1695 года. Рана вела себя в зависимости от поведения больного — гной вытекал из нее с различной степенью интенсивности, а сама она то вызывала нестерпимую боль, то на время затихала.
Вспомним о крайне тяжелом состоянии больного во время второго Азовского похода. Врачи запретили тогда Лефорту употреблять горячительные напитки, и Франц Яковлевич в течение года выполнял их предписания. Но затем почувствовал облегчение и в 1697 году нарушил запрет. Это вызвало обострение болезни. 5 марта 1697 года Петр Лефорт писал своему отцу, что болезнь дяди стала причиной задержки с отъездом Великого посольства из Москвы: «Надеюсь, что наш отъезд состоится на этой неделе. Недомогание моего дядюшки явилось причиной задержки, поскольку мы уже давно должны были отправиться в путь».
