Мария Романова - Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918
Только позднее я поняла, почему кровь на моем лице произвела на него такое сильное впечатление.
В вагоне моего дяди Георгия врач обработал мне рану на голове, и мы выпили чаю. Казалось, дядя не придает большого значения беспорядкам в столице. Я вернулась в больницу, мало что сумев сообщить моим сослуживцам, которые ожидали меня с новостями.
На следующий день сообщения стали более определенными и тревожными. Я заметила какие-то любопытные, смущенные взгляды, когда вошла в столовую, чтобы занять свое обычное место во главе стола. Было также ясно, что направление беседы изменилось при моем приближении.
13 марта ударила молния. Мы получили прямое сообщение о перестрелках на улицах Петрограда. Волынский полк, за которым последовали и другие, поднял мятеж, вышел на улицы и присоединился к толпе. Были подожжены несколько зданий, открыты тюрьмы и отпущены заключенные. Произошел штурм Петропавловской крепости. Дума, распущенная указом, вышедшим несколькими днями раньше, по своей собственной инициативе собралась в Таврическом дворце и сформировала комитет, который должен был служить посредником между правительством и восставшим населением.
Все доходившие до нас сообщения были неполными, разрозненными. Ничего не было известно об императоре: где он, что делает или намеревается делать – это был дурной знак. Время от времени генерал Рузский посылал ко мне своего адъютанта либо с какой-то новой информацией, либо просто желая успокоить меня.
Раненые, особенно те, которые могли передвигаться, собирались группами и громко обсуждали положение. Дисциплина, еще недавно поддерживаемая с таким трудом, заметно ослабла.
Ближе к вечеру 14 марта мне сказали, что император неожиданно прибыл в Псков. Позднее стало известно, что его поезд был остановлен на станции Дно по пути из ставки в Царское Село. Два думских депутата Гучков и Шульгин ехали из Петрограда, чтобы встретиться с ним там. Их уполномочили просить императора отречься от престола в пользу царевича.
Только тогда я действительно поняла, что происходит, и осознала смысл слова «революция». До этого момента оно означало для меня то же самое, что и слово «смерть» значит для ребенка. Я знала, что революция была во Франции, я читала о ее причинах и последствиях; к тому же я уже раньше поняла, что мы движемся к подобной катастрофе, и все же, когда она на самом деле произошла, я все еще была ослеплена вековыми ужасными иллюзиями.
Революции происходили в истории, о них были написаны книги, о них читали лекции; они представляли собой сложные явления, далекие и научные. А здесь бунт, произошедший неделю назад, оказался настоящей революцией, и тень смерти реально угрожала нам всем, кто принадлежал к правящему классу.
Я помню, что ни на секунду не допускала по-настоящему мысли, что император может отречься от престола. Его поведение за последние несколько месяцев указывало на то, что сейчас более чем когда-либо он пытается сообразно своим представлениям сохранить неприкосновенность своей власти. Сдаться он не мог. Он по-прежнему был царем; у него по-прежнему были верные слуги, чьи предки поколениями служили русским императорам и которые всем были обязаны царской власти; они не могли покинуть его. И по-прежнему у него были войска, генералы, духовенство… В Петрограде была только бунтующая толпа и гарнизон, состоящий из никчемных, разленившихся людей, не желавших идти на фронт.
Я не поехала на вокзал встречать императора; вставшие между нами события декабря были еще слишком свежи. Несмотря на ужасную реальность, личные обиды по-прежнему не забылись – незначительные обиды по сравнению с масштабом катастрофы, но – увы! – я была человеком и не могла их не чувствовать.
Около девяти часов вечера мой информатор вернулся с новыми вестями. Император был уже в Пскове; депутаты Думы тоже прибыли и находятся в его вагоне на совещании. Мятеж в Петрограде в полном разгаре.
Через штаб Рузского посредством прямой телеграфной связи со столицей мой друг обещал держать меня в курсе всего происходящего.
Потянулись долгие, изматывающие часы ожидания. Прошел вечер, началась ночь. Я сидела в комнате отца Михаила; доктор Тишин тоже пришел. Мы молчали; обо всем уже давно поговорили. Возможно, в эту самую минуту на вокзале разыгрывается последняя сцена драмы…
Наконец, в два часа ночи пришло сообщение: генерал Рузский просил меня прийти в штаб. Я набросила пальто и поспешила через двор и тихий сад к дому главнокомандующего.
В вестибюле сидели и стояли ординарцы; было душно; чадила лампа. Дверь в кабинет была открыта, и я вошла. Рузский, болезненно бледный, с запавшими глазами, казалось, постарел за последние несколько часов. Он тяжело поднялся и молча подошел ко мне. Мы глядели друг на друга. Я не осмеливалась задать вопрос. Взявшись обеими руками за свой кожаный ремень, Рузский с трудом выпрямил свои усталые, сгорбленные плечи и сказал:
– Сегодня ночью император отрекся от престола и сам, и от имени цесаревича в пользу великого князя Михаила.
Он отвел глаза от моего лица. Я стояла не в силах пошевелиться. Казалось, у меня вырвали кусок плоти.
– Решение императора отречься от престола и от имени цесаревича захватило нас врасплох. Никто не ожидал, что государь сделает такой шаг. Он будет иметь громадные последствия, – продолжал Рузский, постепенно все больше и больше оживляясь и начиная расхаживать по комнате.
Несмотря на жару в комнате, я вся дрожала; его слова доходили до меня как будто издалека. Я механически огляделась в поисках кресла и села.
– Я рад, что имею возможность рассказать вам о том, что случилось сегодня вечером. Не знаю, какое развитие получат события в будущем или какой приговор вынесет им история, но могу поклясться всем самым святым для меня, что ни я, ни кто-либо из присутствующих не виновны в этом шаге. Как вам известно, два дня были уже потеряны; никто не знал, где находится император, и ни одного приказа не было получено от него в Петрограде. Перед его приездом я весь вечер разговаривал по прямому проводу с председателем Думы. В Петрограде царит анархия, Таврический дворец наводнили мятежные войска, работа Думского комитета проходит в самой неблагоприятной обстановке, испытывая постоянные вмешательства членов Совета солдатских и крестьянских депутатов. Очевидно, царит абсолютная неразбериха. Совет требует немедленного установления республики. Однако комитет считает, что изменение формы правления в настоящий момент является слишком рискованным.
Он обратил на меня взгляд, затем отвел глаза и продолжал:
– Монархия должна быть сохранена. Но некоторые уступки, видимо, необходимы. Пока у императора не отобрали власть полностью, ему следовало бы добровольно отречься от престола в пользу цесаревича, предварительно утвердив исполнительный комитет Думы, который благодаря этому стал бы новым ответственным кабинетом. Они там считают, что порядок наследования, как юридический, так и династический, должен быть сохранен.
