Сельма Лагерлеф - Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф
И совсем уж кстати развод караула происходил под звуки марша, который я знала, потому что г-жа Хедда Хедберг много раз пела его у нас дома, в Морбакке. Она говорила, музыка марша взята из оперы «Пророк», но чьи там слова, ей неизвестно. Я давненько не слыхала этих слов, но они всплыли в памяти, когда я узнала мелодию.
Шагом марш! Смотрите, караул разводят!
Веселье и радость весь город наполнят.
«Шагом марш!» — поручик безусый кричит,
И ребятня врассыпную бежит.
«Шагом марш!» — ребятня голосит.
А стайка юных барышень встречать солдат спешит.
Вперед живей шагай И музыке внимай,
Марш из «Пророка» — вот красота.
Начальник караула — молодчик хоть куда,
На вид удалый ёра, поистине орел,
Шагает подбоченясь, с тросточкой в руках,
Вмиг лошадь напугает, ведь сущий страх.
Что такое?
Внезапно мне почудилось, будто что-то неладно. Народ оборачивался, смотрел на меня. Может, я потеряла ленту из косы или что-нибудь еще?
И тут я услышала голос Даниэля, ужасно строгий и неодобрительный:
— Сельма, это ты поёшь?
Представьте себе, я действительно пела! Стояла посреди толпы людей у памятника Карлу XII и пела: «Шагом марш! Смотрите, караул разводят!». А сама я не отдавала себе в этом отчета. Совершенно забыла, где нахожусь.
Я жутко смутилась. Опять сыграла на руку Даниэлю. Теперь он, конечно, думает, что я все такая же невозможная и никогда не научусь вести себя по-людски. Подумать только — распелась посреди площади!
Даниэль состроил такую мину, которая напоминает мне про «мене, мене, текел, упарсин». Однако испугалась я не настолько сильно, как испугалась бы всего несколько месяцев назад. Во-первых, пела я негромко, просто мурлыкала, а во-вторых, не так уж и страшно, если человек пропел несколько строчек старинной песни, когда сияет солнце, и гремит музыка, и весь мир полон новой жизни.
В детской у дяди Уриэля ночью накануне Пасхи(Нынешней ночью мне не спится, я зажгла свечи, попробую кое-что записать в дневнике. Может быть, успокоюсь, изложив на бумаге то, что занимает мои мысли.)
Сегодня мы были у юстиции советника Б., отмечали канун Пасхи. Дядя Уриэль, по-видимому, всегда угощается там пасхальными яйцами, а нынче конечно же позвали и нас с Даниэлем. Вообще-то я предпочла бы остаться дома, так как знала, что заскучаю. В семье юстиции советника Б. двое детей, Арвид и Марианна, но они ровесники Элин и Аллана, а ни мальчика, ни девочки моих лет на праздник не приглашали. Такое впечатление, будто в Стокгольме вообще нет четырнадцатилетних.
Но тетя сказала, что и речи быть не может, чтобы я осталась дома. Нельзя обижать тетю Марию, она ведь всегда относилась ко мне очень благожелательно, — пришлось пойти, конечно.
Я действительно скучала, особенно поначалу. Толком не знала, куда себя девать. Сидеть с малышней в детской и наряжать кукол или расставлять оловянных солдатиков отнюдь не весело, и я осталась в гостиной со взрослыми. Но там мне все время казалось, что я мешаю и им хочется меня отослать.
Гостей оказалось не так уж много. На диване подле тети сидела старая г-жа Т., маменька г-жи Б., у нее вокруг лба седые локоны, и она до того красивая, что я бы с радостью сидела и смотрела на нее сколь угодно долго. У диванного столика было еще несколько дам, но я так и не выяснила, как их зовут.
Мадемуазель Адель С., которая так смеялась надо мной, когда я сказала про герцога Эстеръётландского, тоже присутствовала, но не сидела с другими дамами, а стояла у окна, беседуя с дядей Уриэлем. Я бы с огромным удовольствием послушала, о чем они говорят, потому что мадемуазель С. всегда рассказывает много интересного, но стояли они слишком далеко.
Впрочем, немного погодя оба они направились к дивану. А проходя мимо меня, мадемуазель С. остановилась и положила руку на плечо дяди Уриэля.
— Мне всегда хотелось послушать, что вы думаете о позитивизме,[50] Уриэль, — сказала она. — Теперь так редко удается поговорить с вами.
— Боже милостивый! — воскликнул дядя. — Неужели вы надумали приобщиться к религии человечества, Адель?
— Да, к чему-то ведь надо прислониться, а поскольку я теперь не верю в…
Дядя поспешно взмахнул рукой и шикнул на нее.
— Prenez garde aux enfants![51] — тихо сказал он.
(Я едва не прыснула. Вспомнила сову-отца из сказки Андерсена «Сущая правда». Он тоже говорил «Prenez garde aux enfants», точь-в-точь как дядя.)
Мадемуазель С. повернула голову и, увидев, что я сижу совсем рядом, пожала плечами, с весьма раздосадованным видом.
— Я, конечно, знаю, вы, Адель, не верите в старинные истории про дьявола, — сказал дядя, — и со своей стороны тоже полагаю, что надобно их похерить.
По дядину тону было совершенно ясно, что про дьявола он упомянул просто для отвода глаз, да только все равно опоздал, я прекрасно поняла: мадемуазель С. хотела сказать, что не верит в Бога. Дядя заметил, как я всполошилась. Оттого и попытался завуалировать и изменить смысл, что очень мило с его стороны.
Дядя и мадемуазель С. намеревались пройти дальше, но тут я встала и схватила дядю за рукав. Дело в том, что я подумала так: раз я теперь знаю, что собиралась сказать мадемуазель С., то должна как-нибудь ответить, чтобы она поняла, что я все равно верю в Бога, сколько бы она ни рассуждала о позитивизме, но, понятно, я слегка оробела и замялась.
— Чего ты хочешь? — спросил дядя.
И как раз в эту минуту прибежала кузина Элин, позвала меня в детскую разукрашивать пасхальные яйца.
Так что я ничего не сказала дяде и мадемуазель С., а пошла за Элин.
Весьма трусливо с моей стороны. Ведь я должна была сказать, что верую в Бога, а не убегать. Должна была преодолеть свою робость, а не думать о Даниэле, который вечно боится, как бы ему не пришлось за меня краснеть, должна была свидетельствовать, по примеру давних христианских мучеников.
Да, именно так мне следовало поступить. И когда вошла в детскую, я чувствовала себя полной дурочкой.
Тут надобно сказать, что, когда мы принялись расписывать пасхальные яйца, в детской воцарилось веселое настроение. Мы даже придумали стишки, которые карандашом написали на скорлупках. Кузина Элин — большая мастерица рифмовать, недаром ее дедушка был знаменитым поэтом-скальдом, да и дядя Уриэль сочиняет очень красивые стихи.
Все яйца со стишками мы сложили в отдельную корзинку, и позже, за столом, г-жа Б. прочла наши вирши вслух. Все взрослые пришли в восторг. Особенное веселье вызвал такой стишок:
