Александр Нильский - Закулисная хроника
В молодости, говорят, он считался незаурядным кутилой. а потом приобрел страсть к охоте и сделался отчаянным вралем, впрочем, безобидным и невинным. Он так же, как и известный провинциальный трагик Н. X. Рыбаков, любил кстати и не кстати, однако, никого не обижая, а главное вполне веря самому себе, рассказывать такие колоссальные небывальщины, что слушатели приходили в смущение и чуть не краснели за самого рассказчика.
Во всем он старался казаться большим знатоком, любил прихвастнуть, очень часто хватая через край, и кичился своей физической силой, которой на самом-то деле у него не было. Однажды, одеваясь к спектаклю, он стал натягивать на ноги узкий сапог. От чрезмерного усердия слабо прикрепленное ушко оторвалось от голенища. Петр Степанович с торжествующим видом приподнялся и, обращаясь к присутствующим, самодовольно пробасил:
— Гм… Взгляните-ка, братцы, какова еще сила у Степанова?!
И все прочие «наглядные доказательства», удостоверявшие, по его мнению, крепость его редкостных мускулов, были в этом же роде.
Он был в восторге от своей наружности, от своего голоса, дарования. Иногда он подолгу рассматривал себя в зеркало и с увлечением играл лицом, то делая его веселым и приветливым, то хмурым и жестоким. Часто даже разговаривал сам с собою, при чем всегда говорил себе комплименты. Раз как-то прохожу я мимо его уборной, не плотно притворенной, и вижу его самоуслаждение собственной физиономией. Приостановившись, я услыхал фразу, экспрессивно произнесенную Петром Степановичем:
— Да… да… Степанов еще жив!!! Он еще покажет себя!
Степанов был вралем по призванию.
Однажды он дошел до того в завирании, что представил свою собаку феноменом, разговаривающим по-человечески. Дело было так. Перебравшись на дачу, он лишился своего любимого сеттера, заблудившегося в незнакомой ему местности. Об этом грустном для охотника обстоятельстве он подробно рассказывал всем и каждому. Сочувствуя его сокрушению, конечно, при встречах все расспрашивали его о результате неустанных розысков. Но вот как-то является он в театр в ликующем настроении.
— Что это ты такой сияющий? — спрашивает его кто-то из товарищей.
— А ведь пришел мой-то подлец. Сегодня днем сам приплелся.
— Где ж это он пропадал, любопытно?
— В Тентелевой деревне…
— Да как же ты об этом узнал, если он сам явился?
— Да вот так и узнал… от него…
— От него? — изумился собеседник. — Полно тебе врать.
— Чего врать? — обиделся Степанов. — Он ведь у меня особенный. Мне за него десять тысяч предлагали, да я не продал.
— Да как же он тебе мог сказать? Разве собаки говорят?
— Вот у других не говорят, а моя говорит; когда вернулась, я ее строго спросил: «где ты, проклятая, шаталась?» — а она явственно и вместе с тем жалостливо и говорит: «в Тен-те-ле-вой».
Подобных анекдотов о Степанове сохранилась масса. Иногда он очень ловко вывертывался, когда заходил слишком далеко и говорил очевидные нелепости. Например, предлагают ему в знакомом доме папиросу. Он отказывается, заявляя:
— Я курю только свой. Привычка — великое дело…
— Попробуйте наших! Отличный табак, мне его высылают по шести рублей за фунт.
— По шести? Только-то?
Гостеприимный хозяин опешил.
— Да, по шести… и я нахожу его лучшим.
— Вы бы моих папирос попробовали, так не сказали бы, что ваши лучшие.
— Не смею спорить, однако, позвольте полюбопытствовал, как велика цена вашему табаку.
— Шестьсот рублей фунт.
— Это необычайная. О такой диковине я не слыхивал…
— Приезжайте ко мне, попотчую.
— Благодарю вас, но, право, мне не верится, чтоб существовал табак такой баснословной цены. Откуда он у вас?
— Прямо из Турции выписываю.
— По шестисот рублей за фунт? — продолжал переспрашивать ошеломленный хозяин.
— Да, по шестисот.
Но вдруг Степанов спохватился, что слишком уж пересолил. На минуту сконфузился и вновь развязно добавил:
— По шестисот, это верно, но только я не предупредил вас, что табак доставляется мне вместе с золотом. В ящике лежит пласт золота и пласт табаку, потом опять пласт золота и пласт табаку и т. д. Конечно, рубликов на пятьсот девяносто одного золота составится.
Вот каким несообразным шутником был покойный Петр Степанович Степанов, неприметно промелькнувший на театральном горизонте Александринской сцены.
XL
Выходные актеры. — Их положение и значение в театральном механизме. — Три иностранца. — Свита Фортинбраса. — Антонолини. — Акгер Рупини. — Его письмо к режиссеру. — Актер Розенштрем. — Страсть к поэзии. — Меланхолическое стихотворение Розенштрема и веселый ответ на него Жулева. — Анекдоты про Розенштрема.
Перебирая в памяти товарищей, припоминаю типичные фигуры некоторых выходных актеров старого доброго времени, когда даже эти скромные закулисные работники были по-своему оригинальны и примечательны. В старину это были люди особого склада идей и рассуждений, горячо преданные театру и отнюдь не относившиеся к своему скромному положению на сцене, как к ремесленному занятию. Наоборот, они считали себя не последней спицей в колеснице и делали это вполне резонно. Ведь для исполнения даже самой маленькой роли требуется дарование. Случается часто встречать актеров, изображающих специально лакеев так неподражаемо хорошо, что признанные таланты откажутся от соревнования с ними в этих «мелких» ролях. Выходной актер действительно не последняя спица в колеснице. От него очень зависит успех той или другой сцены пьесы, в особенности классической, где массовое движение имеет большое значение. Большой актер играет, маленький — подыгрывает, следовательно последний представляет из себя немаловажную пружину театрального механизма.
В шестидесятых годах в нашей труппе все небольшие роли исполнялись тремя актерами, носившими иностранные фамилии: Антонолини, Рупини и Розенштрем. Их так и называли «три иностранца», хотя они по воспитанию и по образу мыслей были совершенно рисскими. Их имена ежедневно пестрели на афишах и всегда почему-то вызывали улыбку зрителей, в особенности когда, как, например в «Гамлете», они стояли рядом в ролях свиты Фортинбраса. Антонолини считался предводителем этой «свиты». Ему поручалось всегда вносить «оживление» в толпу статистов, что он и делал с величайшим усердием, достойным лучшего назначения.
Антонолини признавали за весьма интересного человека. Установиться этому мнению помогало то, что он был чрезвычайно благообразен, обладал приятными манерами, был изысканно деликатен и приличен, чем не всегда могли щегольнуть актеры одного с ним положения. К нему товарищески относились многие из первосюжетных артистов. Сам он саркастически смотрел на свое амплуа, но совершенно покойно мирился с ним сознавая незначительную наличность своего сценического дарования.
