Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
— Ложась в кабинете, я повиновалась моей тете. Ударив вас кулаком, о чем я глубоко сожалею, я следовала непроизвольному движению души, которая сочла себя оскорбленной; и неправда, что я уверена, что каждый мужчина, который меня видит, должен потерять разум. Я подчиняюсь долгу, и вы согласитесь, что ваш долг — меня уважать, как и мой, — себя защищать.
— Если таков ваш образ мыслей, уверяю вас, вы правы, как и в том, что вы сделали; Я безропотно стерпел, что вы пустили мне кровь, и, уйдя от вас, я этим заверяю, что буду уважать вас в будущем. Вы явились сюда за этим объяснением? Вот оно. Вы не можете хотеть ничего другого. Позвольте мне, однако, посмеяться над вашими извинениями, потому что то, что вы мне говорите, выглядит комично.
— Что я вам сказала?
— Что, разбив мне нос, вы исполняли свой долг. Разве вам представляется, что следует просить прощения за то, что должно быть сделано?
— Я должна была защищаться ласково. Увы, забудьте все и простите меня. Я не буду больше защищаться никаким способом, я вся ваша, я вас люблю и готова вас в этом убедить.
Она не могла больше ничего произнести. Говоря эти слова, она падает на меня, она плачет и прижимает свое лицо к моему. Пристыженный победой, которую она готова принести мне в этот момент, я не отталкиваю ее, но отодвигаюсь сам. Я говорю ей вернуться, когда мое лицо приобретет первоначальную форму. Она уходит, весьма обиженная.
Итальянец, которого мой хозяин ожидал из Льежа, прибыл ночью, я слышал большой шум; любопытствуя узнать его имя, я спросил его и увидел визитную карточку, изготовленную для распространения среди предполагаемых больных, находящихся в Спа для поправки своего здоровья. Я с удивлением читаю: маркиз дон Антонио далла Кроче. Не Кросэн ли это? Очень возможно. Он спал. Мне сказали, что он с женой, с секретарем, который также и ее, горничной и двумя слугами. Мне не терпелось увидеть его лицо.
Я ждал недолго. Поднявшись и узнав, что я его сосед, он представился. Два часа, что мы потратили, чтобы рассказать друг другу наши приключения с тех пор, как мы расстались в Милане, пролетели очень быстро. Он узнал, как я сделал счастливой девушку, которую он мне оставил; он исколесил за эти шесть лет пол-Европы, все время воюя с Фортуной; он заработал много денег в Париже, много также заработал в Брюсселе, где, влюбившись в приличную девушку, которую отец велел запереть в монастырь, он ее выкрал, и она была с ним, беременная на шестом месяце. Он заявлял ее как свою жену, поскольку имел намерение ее таковой сделать. Он сказал мне, что располагает пятьюдесятью тысячами франков, в том числе в драгоценностях и вещах, и что он собирается играть у себя, давая ужины, потому что уверен, что потеряет все, если будет полагаться на фортуну, не поправляя ее. Я поддержал его в этой позиции. Он собирался направиться в Варшаву, где, как он был уверен, я адресую его всем, кого я там знаю, но он ошибался. Я даже не похвалился, что представлю его тем полякам, что были в Спа. Я сказал, что он должен рассчитывать при нахождении знакомств только на себя, и заверил, что вредить я ему не буду. Я пообещал обедать сегодня у него. Тот, кого он представлял как своего секретаря, был веронец Конти, ловкий трусишка, которым верховодила жена.
Но вот, к полудню, снова пришел льежец, с кольцом и его хозяином, который имел вид бретера. Они пришли в сопровождении ювелира и другого человека. Хозяин кольца повторил мне настоятельно, чтобы я одолжил ему две сотни луи. Если бы я был умнее и менее болтлив, я бы попросил его избавить меня от этого, и все было бы кончено. Они бы ушли. Но не тут то было. Я захотел уверить его, что затруднения, которое он испытывает, чтобы позволить разобрать кольцо, достаточно, чтобы помешать мне доставить ему то удовольствие, что он у меня просит. Камень, говорю я ему, будучи извлечен из кольца, покажет то, чего он стоит на самом деле.
— Если, извлеченный из кольца, — сказал я ему, — он окажется двадцати шести гран, я вам дам не две, а три сотни луи; за такое, какое оно сейчас, я ничего не дам.
— Вы неправы, сомневаясь в том, что я вам говорю, потому что ваше упрямство ранит мою честь.
— Мое рассуждение не задевает ничью честь. Я волен думать как мне угодно. Предлагаю вам пари. Если кольцо будет разобрано, и если оно весит двадцать шесть гран, я теряю две сотни луи, если же оно весит намного меньше, вы теряете кольцо.
— Это унизительное предложение, потому что оно скрывает в себе обвинение во лжи. При этих словах я делаю шаг к комоду, где у меня пистолеты, и прошу задиру оставить меня в покое. В этот момент заходит генерал Роникер, и человек с кольцом рассказывает ему эту историю. Роникер рассматривает кольцо и говорит, что если бы ему делали подарок, он не заставлял бы его разбирать, но, собираясь его купить, он попросил бы его разобрать, будь продавец даже самым великим монархом на Земле, и что он удивлен, что тот не соглашается. Мошенник уходит, ни с кем не раскланиваясь, и кольцо остается в руках льежца.
— Почему, — спрашиваю я, — вы не вернули ему кольцо?
— Потому что я заранее дал ему вчера пятьдесят луи; но если он не отдаст мне их завтра, я велю его разобрать перед чиновником магистрата и продам его с торгов.
— Этот человек мне не нравится. Прошу вас больше никого ко мне не приводить.
Так дело и кончилось. Обманщик кольцо не забрал, и льежец отдал его демонтировать на следующий день, в присутствии свидетелей. В нем обнаружили плоский камень, положенный на плоский кристалл кварца, составляющий две трети от массы. Оправа, однако, стоила пятьдесят луи, и льежец получил их от одного англичанина, который им заинтересовался. Мошенник больше там не появлялся. Неделю спустя, встретив меня, направляющегося к фонтану, который расположен в четверти лье от Спа, он сказал, чтобы я был добр следовать за ним туда, где мы не будем видны, потому что у него есть что мне сказать со шпагой в руке. Я, по странному случаю, имел при себе шпагу. Этим утром я присутствовал при встрече двух безумцев, которые должны были также драться, но были утихомирены. Когда идут на такое мероприятие в Спа, туда не ходят без оружия.
Я ответил, что я за ним не пойду, и пусть он говорит там, где мы находимся.
— Нас видно.
— Тем лучше. Поспешите и доставайте шпагу первым, обещаю, что не позову на помощь.
— Это преимущество.
— Я знаю, и оно принадлежит мне по праву, и если вы не обнажите шпагу, я объявлю вас трусом, каким и считаю.
При этих словах он быстро обнажает шпагу, но, отпрыгнув назад, он дает мне возможность достать свою. Он приближается ко мне, по манере Донадьё, и, поскольку он думает, что я буду действовать шпагой, я вытягиваю свой правый сапог ему в грудь и делаю ему бутоньерку, которую потом хирург оценит в три дюйма. Я бы его прикончил, если бы он не опустил шпагу, говоря, что надеется найти случай получить реванш. Он уходит.
