Борис Соколов - Арманд и Крупская: женщины вождя
Ленин, наверное, в самом деле действовал на женщин (впрочем, на мужчин тоже) как-то магнетически. Племянница Черчилля смотрит на вождя большевистской революции почти как на живого бога, гения всех времен и народов. А ведь сегодня, в конце столетия, пожалуй, Черчилль покажется более великим, чем Ленин. Дядя Клэр Шеридан смог повести за собой британский народ в самой кровопролитной войне в истории человечества, воодушевил его на борьбу в самый тяжелый момент и стал одним из архитекторов англо-американского союза — основы тех геополитических взаимоотношений стран Запада, что в основе сохранилась до наших дней. К тому же британский премьер и Нобелевский лауреат не запятнал себя бессудными казнями и расстрелами заложников. Детище же Ленина рухнуло менее чем через три четверти века после Октябрьской революции, стоив народам бывшей Российской империи миллионных жертв, но так и не породив на свет ничего жизнеспособного. Думаю, у читателей нет сомнений, кто же из двух политиков более велик на весах времени.
Пару раз Ильич все же снизошел до разговора с Клэр: «Он посмотрел на свой скульптурный портрет… и снисходительно улыбнулся мне. Так улыбаются ребенку, строящему карточный домик. Затем Ленин спросил: «Как относится муж к вашей поездке в Россию?..» «Мой муж убит на войне», — ответила я. «На какой войне?» «Во Франции». «Ах, да, конечно, — он понимающе кивнул. — Я все забываю, что у вас была только одна война. У нас ведь, кроме империалистической, была и гражданская война, и еще мы воевали, защищая страну от интервентов».
Ленин заговорил о бесплодном духе самопожертвования, которым были одержимы англичане, вступая в войну 1914 года, и посоветовал прочесть «Огонь» или «Ясность» Барбюса».
Владимир Ильич даже не пытался скрыть от Клэр, что, в сущности, равнодушен к смерти ее мужа. Никаких слов сочувствия. Только замечание о бесплодности самопожертвования в «империалистической войне», которое можно счесть оскорбительным по отношению к памяти погибшего. Но восторженная поклонница ничего этого не замечает.
При следующей встрече Ленин ознакомился с фотографиями работ Клэр и выступил в роли их сурового критика: «Хотя он и говорил, что ничего не смыслит в искусстве, однако весьма определенно охарактеризовал «буржуазное искусство», которое, как он сказал, всегда стремится к красивости. Он относится отрицательно к красоте как к абстрактному идеалу. Он заявил, что считает неоправданной красоту, которой я наделила свою «Победу»: «Милитаризм и война безобразны и могут вызвать только ненависть, и даже самопожертвование и героизм не могут придать им красоты. Порок буржуазного искусства в том, что оно всегда приукрашивает». Затем Ленин взглянул на фотографию скульптуры «Головка Дика» (сына Клэр. — Б. С.), и выражение нежности промелькнуло на его лице. Я спросила: «Это тоже приукрашено?» Он покачал головой и улыбнулся».
Ильич, на его счастье, не дожил до расцвета искусства социалистического реализма. Тогда бы, наверное, не рискнул обвинить в приукрашивании действительности «буржуазное искусство». Вот и «абстрактную красоту» отрицает, как и абстрактный гуманизм. Не может, не должен быть красив памятник победителям в «империалистической», несправедливой, на его взгляд, войне. Как и в беседах с Елизаветой К., Ленин четко связывал эстетику с политикой. Только головка ребенка вызвала у него нежную улыбку. Детей Ильич любил, хотя немало их сделал сиротами. И очень жалел, что своих детей у него нет. А может быть, вспомнил в эту минуту об Инессе, ее детях, подумал, что у них-то с ней дети могли быть… Наверное, поэтому в тот момент Ленин выглядел каким-то расстроенным и больным. Клэр Шеридан пишет: «Лицо его выражало скорее глубокую думу, чем властность. Мне он представлялся живым воплощением мыслителя… Он выглядел очень больным… Пуля, пущенная рукой женщины, покушавшейся на жизнь Ленина, все еще оставалась в его теле. Один раз я увидела его с рукой на перевязи. Он сказал, что это «ничего», хотя цвет его лица имел желтоватый оттенок — как слоновая кость. Он совершенно не гулял и довольствовался лишь тем небольшим количеством свежего воздуха, которое проникало в его кабинет через маленький вентилятор в верхней части окна».
Нет, не пули Каплан вызвали недомогание Ленина, а смерть женщины, им любимой. И рука на перевязи — не первый ли это сигнал приближения роковой болезни, первый звонок, прозвеневший сразу после кончины Арманд?
Не близкого друга, не соратницу по борьбе потерял Ленин. Он потерял любимую. И, наверное, в чем-то права была Коллонтай: смерть Инессу ускорила кончину Ильича. Одолей тогда Арманд бациллу азиатской холеры — и другая, загадочная болезнь не настигла бы Ленина так рано. После смерти возлюбленной у него осталось уже мало жизненных сил.
Гибель любимой наложилась на крах похода Красной Армии на Варшаву, закончившегося полным разгромом войск Тухачевского. А ведь буквально в те дни, когда Ильич отправлял Инессы на Кавказ, он торопил советские войска, идущие на польскую столицу, рассчитывал побыстрее покончить с Пилсудским. Так, 12 августа телеграфировал заместителю главы военного ведомства Троцкого Склянскому: «Не надо ли указать Смилге (члену Реввоенсовета Западного фронта, которым командовал Тухачевский. — Б. С.), что надо поголовно (после сбора хлеба) брать в войско всех взрослых мужчин? Надо. Раз Буденный на юг, надо усилить север». Ленин смутно чувствовал опасность того, что Западный и Юго-Западный фронт наступают в расходящихся направлениях, и готов был завалить поляков трупами взятых прямо от сохи крестьян. Лишь бы Тухачевский все-таки взял Варшаву и открыл дорогу на Берлин! Говорил же Владимир Ильич с гордостью еще в январе 1920 года, выступая перед коммунистической фракцией ВЦСПС: «Мы Деникина и Колчака победили тем, что дисциплина была выше всех капиталистических стран мира… Мы уложили десятки тысяч лучших коммунистов за десять тысяч белогвардейских офицеров и этим спасли страну». Под дисциплиной Ленин понимал прежде всего готовность коммунистов и беспартийных безропотно идти на смерть для торжества революции. Если десятками тысяч лучших коммунистов он пожертвовал без всяких колебаний, то десятки тысяч «несознательных» крестьян положить на алтарь победы — дело святое.
И только месяц спустя Ильич, быть может, понял, что именно дисциплина погубила Инессу. Арманд привыкла во всем Ленина слушаться. Сперва подчинилась его рекомендациям, поехала в Кисловодск. Потом из Кисловодска в Нальчик очень не хотела уезжать. Но подчинилась партийной дисциплине. И вот результат. Здесь погиб человек дорогой, близкий, не абстрактные Иваны да Петры…
