Лев Копелев - Хранить вечно. Книга вторая
На следующую ночь Гоша застиг старика у бачка, когда тот насыпал в кружку щепоть соли, и «легонько смазал его по дурной башке». Старик закричал:
- Хулиган! Мерзавец! Ты кого бьешь? Я тебе в деды гожусь! Я тяжелобольной, у меня сердце опасно больное… А ты - бандит! Это называется медицина: санитары избивают больных. Я пожалуюсь прокурору… В советском лагере не положено так издеваться…
Проснувшиеся больные ругали крикуна. Его называли хитрожопым водяным. Однако нашлись и защитники.
- Молодой лоб, придурок, больного старика бьет…
Гошу я отругал - не смей рукам волю давать. Но у Водяного отнял кружку и мешочек соли. Он брюзжал, ныл:
- Не имеете права… Кто вам позволил обыскивать, забирать последнюю кружку. Вы такие же заключенные… И это медицина называется. Вас тут даже доктором величают, а вы издеваетесь… Все нервы издергали. Вы же обязаны знать, начальник говорил, что у меня сердце очень больное… Порошки суете, капельки… а потом издеваетесь.
Сколько я ни доказывал, что именно мы заботимся о его больном сердце, ведь пить воду с солью для него - смертельно опасно, он только сердито сопел и возражал, подмигивая:
- Вы еще молодой человек, доктор! Вот именно, против меня вы еще очень молоды и годами, и как зэка. Вы в белом халате ходите, вся ваша работа - ящик с порошками, бутылочками потаскать, клистиры ставить, укольчики делать… А я на лесоповале здоровье надорвал, а потом меня - старика - землекопом определили. Я тачку катал, пока не свалился… Я все знаю. Вам начальство приказывает: лечить, чтобы здоровым записать, и давай, вкалывай, гони проценты… Ведь так?! Да не возражайте, все равно не поверю. Начальству нужны работяги. А вы против начальства не посмеете. Я все ваши хитрости понимаю. Поверьте, я вашу нацию уважаю и это совсем не в укор говорю… Если бы у меня был белый халатик и жилье в отдельной кабинке, я б, может, еще лучше старался поскорее вылечивать доходяг-работяг, чтоб начальник доволен был…
Некоторые больные соглашались с ним. Водяного не любили, но считали его умным, опытным, битым фреем, который ловко обводит начальство. Трижды в день я поил его дигиталисом, ландышевыми каплями, давал витамины, советовал выходить на воздух, не лежать весь день в душной юрте. Он хитро щурил заплывшие глаза, поддакивал. Его кружку санитар должен был выдавать ему только утром и вечером к чаю. Но иногда он забывал забрать, и наутро кто-нибудь говорил: «А Водяной опять полбачка выцедил».
…Вечер после очень жаркого душного дня медленно остывал. Весь день, казалось, собирается гроза, но тучи отваливали, и влажная духота только густела, застаивалась. Гоша прибежал за мной в юрту тяжелых:
- Давай скорее, Водяной помирает.
Он лежал на спине, прерывисто, хрипло дыша открытым ртом с посиневшими губами, обеими руками тискал грудь.
- Укол камфары и кофеина. Горчичники на грудь, на левый бок, на спину. Свернутый тюфяк под подушку…
Он отдышался, бледный, потный, заговорил тихо:
- Спасибо вам, миленькие… Спасибо, Гошенька, сынок, спасибо вам, дорогой… Простите глупого старика, если что обидное сказал когда. Миленькие вы мои спасители… Я уже думал, кончаюсь… Ох, и страшно было, ох, и тяжко, и страшно… Спасибо от всей души… никогда не забуду.
После отбоя я принес ему дополнительную порцию зеленинских и ландышевых капель, говорил, что жестокий приступ должен быть ему уроком; снова и снова убеждал: не доверяя врачу и нам, он попросту убивает себя… Его болезнь неизлечима, его уже никогда никто не пошлет на общие работы, начальник включил его в список на актирование; скоро будет комиссия… У него очень больное сердце, но жить он может еще долго, если будет строго соблюдать диету, подлечит астму, избавится от отеков… А ради этого нужно пить поменьше, лучше вовсе не пить…
- Не буду, миленький, не буду. Ведь я же не враг себе. Я еще пожить хочу. У меня дети, внуки. Спасибо, миленький, что жалеете старого дурака.
На следующий день Александр Иванович, выслушав его, запретил вставать.
- Строжайший постельный режим! Санитары должны подавать ему утку и судно.
Водяной стал кроток. Ласково здоровался, благодарил за все… Но уже на второй день Гоша сказал, что старик сам поднялся, чтобы идти в уборную - метров за 50 от юрты, жалуется, что не может лежа оправляться и другие больные недовольны. Гоша провожал его. А наутро больные рассказывали, что Водяной опять полбачка выпил и опять в кружку соль сыпал: испугался, что ноги у него вроде потоньшели, комиссия не сактирует. На мои укоряющие вопросы он отвечал, хныкая и клянясь: все неправда, чистая напраслина, ведь он теперь сам осознал, сам понимает, он свято верит доктору, и мне, и Гоше, своим миленьким спасителям, ведь он же себе не враг, сам жить хочет…
Дня через три он умер. Вечером, выходя из уборной, упал и минут десять лежал, никем не замеченный. Гоша прибежал за мной в дальний барак, где только началась вечерняя раздача лекарств. Мы мчались изо всех сил. Но санитары уже взвалили его на носилки и накрыли с головой. К тому времени у нас наконец оборудовали морг и анатомичку в помещении бывшего карцера - в коротком бараке с холодным подвалом, обложенным кирпичом. А для нового карцера выстроили целый кирпичный дом со светлой «конторой», четырьмя большими камерами, которые освещались маленькими зарешеченными окошками, и двумя или тремя одиночными темными боксами - тюрьма в тюрьме.
Глава тридцать восьмая
КАКУЮ ЖИЗНЬ ОТСТАИВАТЬ?
День нашей «больнички» начинался около шести утра. Я раздавал утренние порции в своей юрте и в бараке. Температуру измеряли только тем, кому было особо назначено. К девяти утра нужно было закончить с утренними процедурами - уколы, вливания физиологического раствора, доложить Александру Ивановичу, как прошла ночь, рассказать о больных, которых ему нужно осмотреть. С полудня начинался осмотр этапов, прием новых больных и выписка выздоровевших или переводимых на амбулаторное лечение хроников. После обеда и до конца рабочего дня нужно было успеть получить очередную партию лекарств - главная аптека находилась за зоной, вольные сестры передавали туда мои заявки, составленные по назначениям Александра Ивановича, им же подписанные. Заказывали мы всегда «с походом». В маленьком железном шкафу ядов, наркотиков и особо дефицитных медикаментов, который находился в кабинете Александра Ивановича - узком секторе юрты амбулатории - и запирался особым замочком, и в моем деревянном белом большой шкафу были созданы некоторые запасы. Но тем не менее каждая выписка и получение лекарств оказывались очень хлопотными событиями - недоставало то одного, то другого. Бесконвойные, помогавшие сестрам нести аптечные ящики, «теряли» бутылку рыбьего жира или нечаянно «рассыпали» коробку розовых витаминов. После ухода вольных сестер, которые иногда помогали мне в расфасовке и в раздаче лекарств, начинались вечерние процедуры - банки, горчичники, уколы, клизмы… Внутривенные вливания я так и не научился делать - боялся. В Унжлаге, когда я только начал учиться на курсах больнички, я видел, как опытная медсестра латышка Эльза делала внутривенно вливание молодой горластой блатнячке. Весело скалившаяся, лихая, румяная девка внезапно откинулась, икнула и, бледная, застыла. Врачебное заключение объяснило смерть непредвиденной эмболией, тромбом аорты, вызванным основной болезнью - запущенным сифилисом. Лечивший меня и учивший нас, курсантов, добрейший доктор дядя Боря говорил:
