Владимир Бондаренко - Лермонтов: Мистический гений
— Поверьте, князь, я еще хуже моего Демона.
Все участники разговора рассмеялись. Но шутка запомнилась, стали поговаривать об автобиографическом характере поэмы, стали искать прототипы.
Конечно же нет никаких реальных прототипов ни у Демона, ни у Тамары. Но и отвергать признание самого Лермонтова в близости к образу Демона мы не будем. Было в нем и на самом деле некое демоническое начало. Как тут не вспомнить о его далеком предке Томасе Лермонте, уведенном в царство мифических фей.
Да и сам Демон лермонтовский не похож на героев поэм его великих предшественников. Настолько самостоятелен, что скорее я соглашусь с высказыванием остроумного великого князя Михаила Павловича, заметившего после прочтения поэмы:
— Были у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Я только никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли — духа зла или же дух зла — Лермонтова?
И впрямь, не юный поэт в 15 лет придумывал самые разные инфернальные образы, а в нем самом с детства витали некие силы. Не будем погружаться с головой в демонологию, но признаем, что скорее уже с детства, с рождения в судьбе Михаила Лермонтова присутствовало мистическое демоническое начало. И потому уже в самом начале его творчества, с 1823 года сквозь все откровенные подражания и заимствования Пушкину или Байрону, Гёте или Жуковскому просматривалась чисто лермонтовская надмирная, надземная, космическая линия.
Когда он писал первые варианты поэмы в 1829 году, еще учась в университетском Благородном пансионе, ему представлялись два героя — демон и ангел, влюбленные в одну монахиню. Потом его демон, влюбившись в монахиню, из ревности к ангелу губит свою возлюбленную. Естественно, как и всё у Лермонтова, уже в первых набросках "Демона" видны следы автобиографизма. Для меня — это скорее автобиографизм души самого поэта, его чувства, прорастающие из чисто человеческих, юношеских эмоций. Во второй редакции поэмы (1831) он пишет:
Как демон мой, я зла избранник,
Как демон, с гордою душой,
Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой…
Впрочем, он и в лирических стихах, посвященных конкретной женщине, тоже сравнивает себя с падшим демоном. Можно, конечно, стать светским хроникером и найти не одну документальную историю из жизни Лермонтова о том, как он обольстил женщину, которая была готова к встрече с ангелом, тоже вполне конкретным человеком, соперником поэта. И даже такая история была не одна. Почти все его страсти тех юношеских лет, и Сушкова, и Иванова, и Лопухина, по-своему были обольщены Лермонтовым-демоном и имели при этом своего ангела, позже ставшего законным мужем. Бывало и наоборот: поэт увлекается, любит свою подружку, но вскоре она ему прискучит, но ее былой ангел уже ее покинул. Героиня обречена на гибель. Я не буду сейчас расписывать все эти документальные версии. Ибо за автобиографической правдой факта у Михаила Лермонтова всегда скрывается, даже помимо его желания, глубинный замысел, его постижение страстей человеческих. Его взгляд с небес. Автобиография его души, его глубинных противоречий.
Самым космическим поэтом на Руси был Михаил Юрьевич Лермонтов. Небо было изначально его стихией. Если другие поэты смотрели с земли — в небо, то Михаил Лермонтов, скорее, смотрел с неба на землю. С неба посылал нам свои вирши.
Еще шестнадцатилетним юношей он писал: "Люди друг к другу / Зависть питают;/ Я же, напротив, / Только завидую звездам прекрасным, / Только их место занять бы желал". Впрочем, так и случилось. Всю свою поэтическую жизнь он прожил в звездном мире. Он говорил с Богом, как с равным, ибо "совершенная любовь исключает страх". И Бог принимал его, как равного, ибо стихи его несли небесную благодать людям. "По небу полуночи ангел летел, / И тихую песню он пел; / И месяц, и звезды, и тучи толпой / Внимали той песне святой…"
Разве с таким поэтом Россия не должна была первой повернуться к космосу? Если весь космос внимал святой песне Михаила Лермонтова? Тем и отличается Лермонтов от других замечательных писателей русских, что у них изображен человек природный, смущающийся перед небом. А у Лермонтова человек уже совершенен, он прошел уже свое прошлое, перед ним лишь настоящее и будущее, и он готов увидеть новый мир, готов познать его, полететь ввысь.
Михаил Лермонтов плывет перед нами на своем воздушном корабле по синим волнам океана, куда-то вдаль, в космос, к неведомым вершинам, "лишь звезды блеснут в небесах", и сопровождают поэта в этом полете лишь близкие и равные ему люди, которых он ценил и на грешной земле. И никого более.
Внимательный читатель заметит, поэзия Лермонтова почти вся — на вершинах: "Горные вершины спят во тьме ночной…", "На севере диком стоит одиноко / На голой вершине сосна…", "Ночевала тучка золотая / На груди утеса-великана…", "Терек воет, дик и злобен, / Меж утесистых громад". Но если и спускается он на равнину, то вместе с ним спускается и всё звездное небо. И опять с ним наедине космическое пространство.
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
Где, с какой галактики, с каких космических высот глядит сверху на нас поэт и отмечает наши земные судьбы?
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом… [46]
И где он заметил еще до всяких космических полетов голубое сияние земли? Кто подсказал? И впрямь, с Богом на равных. Потому казались ему такими ничтожными все эти мелкие человеческие подробности. Какие-то нелепые ссоры, дуэли… "Да не буду я стрелять в этого дурака", — сказал он в адрес Мартынова. Всё земное, плотское его как бы мало задевало. Он еще при жизни уже пережил свое бессмертие. Потому он и писал: "Россия вся в будущем", что предвидел это будущее. Предвидел и свое величие, и величие России. Если он и спорил с небом, то не о своей личной судьбе, а о судьбе России. Он творил для нас новый небесный миф: "Я, Матерь Божия…", "Ангел", "Выхожу один я на дорогу…": он был апостолом Михаилом. Думаю, такого тонкого, такого космического поэта, как Михаил Лермонтов, нет более ни на Руси, ни в мире. Есть выше его по стилистике, совершеннее по замыслу, изобретательнее по композиции, но такого русского чародея, которого увела некая сила так рано в небесный мир, больше нет. Один его сон во сне, наивный, простой и волшебный по исполнению, стоит многих высоких томов. Казалось бы, опустили его с космических небесных высот на самую нашу грешную землю:
