Степан Швец - Под крыльями — ночь
Наибольшая трудность заключалась в том, чтобы выйти на цель точно к указанному времени. Погода стояла безоблачная, но видимость была плохой, мешала дымка. Тем не менее штурман по каким-то только ему известным признакам установил, что мы прибываем на цель на семь минут раньше. Мы развернулись вправо на 90 градусов, прошли три минуты, повернули обратно и, погасив излишек времени, продолжали полет.
Было около шести утра по московскому времени — около четырех по местному. Рассвет. Самая неудобная для визуальной ориентировки пора, когда уже не ночь, но еще и не день. Я строго выдерживаю заданный режим полета, но почему-то не верится, что мы над целью, хотя в мастерстве штурмана Панова я не сомневался. Не верится потому, что вокруг — никаких признаков войны.
Ни одного пожара, ни единого выстрела.
Боевой курс. Секундная стрелка часов отсчитывает последние мгновения последней минуты шестого часа. Бомбы пошли на цель. И едва взорвались — всё преобразилось и в воздухе и на земле. До сих пор казалось, что мы одни в воздухе, — теперь же густым градом посыпались бомбы, сброшенные с других самолетов. В бой вступили наземные огневые средства, особенно выделялись огненными трассами своих ракетных снарядов «катюши». Земля превратилась в огнедышащий вулкан. Заговорили зенитные средства обороны противника. Выше и ниже нас — десятки краснозвездных самолетов всевозможных конструкций. Опасаясь столкновения в воздухе, я усилил внимание пилотированию. Выйдя из боя, лег на обратный курс.
Через некоторое время с земли было получено сообщение, что пункт, который мы бомбили, взят нашими войсками.
Это и был мой последний, двести шестьдесят седьмой боевой вылет в Великой Отечественной войне.
Больше меня не планировали на боевые задания. Летали в основном молодые экипажи. Они помогали нашим наземным войскам добивать фашистского зверя в его собственном логове.
Летчики нашей дивизии перешли на дневные полеты и бомбили точечные цели в самом Берлине.
Наступил День Победы. День, к которому наш советский народ, вдохновляемый Коммунистической партией, почти четыре года пробивался с боями, мужественно пронеся через неисчислимые беды и лишения уверенность в торжестве своего справедливого дела. День, выстраданный каждым из нас. День, приход которого приближали и мы, летчики, каждым боевым полетом, кровью, напряжением всех своих сил.
Неужто конец войне? Неужто не придется больше летать на боевые задания, увертываться от лучей прожекторов и выстрелов зениток? Перестанем терять друзей, товарищей и, глядя на пустующие койки, думать: когда же твой черед?..
В части состоялся парад. Мы строем прошли перед трибуной. Прошли так, будто всю войну только тем и занимались, что боевой подготовкой.
Это было 9 мая 1945 года. А 11 мая мы собрались осмотреть Берлин. В транспортный самолет ЛИ-2 погрузили «виллис» и отправились в путь.
Не мог я не вспомнить в эти минуты свой полет на Берлин в августе 1942 года, когда вражеские полчища стояли у ворот Сталинграда, когда геббельсовская пропаганда хвастливо трубила на весь свет, что, дескать, перед силой вермахта ничто не устоит.
Мы приземлились на восточной окраине Берлина, выгрузили автомобиль и поехали в центр города.
По обе стороны дороги видны следы недавнего боя. Разбитая, искореженная техника, воронки от снарядов и бомб, груды брошенных боеприпасов… По пути туда и обратно деловито снуют автомашины с советскими офицерами и солдатами. А по обочине нескончаемой вереницей тянутся беженцы, возвращающиеся в город. Старики, женщины, дети. Уставшие, изможденные, равнодушные ко всему окружающему, они медленно толкают перед собой тачки, детские коляски, нагруженные всевозможным скарбом.
Это отцы, матери, жены тех, кто топтал нашу землю, кто принес неисчислимые беды и страдания нашему пароду. Но, черт возьми, не могу же я отождествлять их с заправилами третьего рейха! Своим несчастным видом они у меня не вызывают ничего, кроме сострадания. Такова, видимо, натура советского человека. В душе даже хотелось чем-нибудь облегчить их участь.
С большим трудом мы пробирались к центру. Вместо улиц — узенькие тропинки, расчищенные среди развалин, здесь местами не могут разминуться две встречные машины.
А справа и слева — горы битого кирпича. Красная пыль под колесами автомобиля. Красное пыльное марево над городом.
Вот и центр. Полуразрушенная арка Бранденбургских ворот на фоне развалин. Рейхстаг. Массивное закопченное здание, стены испещрены осколками, много пробоин. Вместо купола — обгоревший голый каркас.
Стены сплошь исписаны. Это воины-победители оставили свои исторические автографы.
Входим внутрь. И здесь всё свидетельствует о недавней смертной схватке. Выщербленные колонны, обвалившаяся штукатурка. Пахнет гарью, двери, окна выбиты, на полу обрывки бумаги, обломки мебели.
Скорее прочь отсюда, на улицу, на воздух!
Выходим. Поодаль останавливаемся и, обратив взор к куполу, долго любуемся нашим советским знаменем. Знаменем Победы, водруженным героическими воинами великой страны социализма, наголову разбившей жестокого и сильного врага — фашизм.
Где же вы теперь, друзья-однополчане?
Первая же медицинская комиссия вынесла мне суровый приговор: к летной службе не пригоден. Этот приговор был окончательным и, как говорится, обжалованию не подлежал. Все мои попытки остаться в авиации и продолжать летать не увенчались успехом. Врачи порекомендовали: Подальше от шума городского. Можете ухаживать за садиком, копаться на огородной грядке. Свежий воздух, покой, никаких волнений…
Но разве летчик может прожить без неба?
Часто можно услышать вопрос: «Что вас заставляет летать? Ведь каждый полег — это риск». В самом деле, что заставляет летать? Что влечет человека в авиацию? Ни с чем не сравнимая быстрота перемещения? А может быть, высота? Долгие века и то и другое для людей было неосуществимой мечтой.
Авиация в наше время имеет большое практическое применение. Но в своих мечтах, далеких мечтах, человек не думал об этом. Ему хотелось просто летать, парить над землей, обозревать дали, наслаждаться простором. Эти мечты человечества каждый из нас повторяет в свои детские годы. Лежишь, бывало, летом в степи на траве, смотришь в загадочную глубину неба, на кучевые облака причудливой формы. Снуют стрижи, доносится песня жаворонка, а сам он — как точка. Но тебе хочется побывать выше — выше птиц, выше фантастических облачных громад. Хочется испытать сладость полета, ощутить легкость, невесомость тела, посмотреть на землю с той недосягаемой высоты. Какова она сверху?
