Вальтер Запашный - Риск, борьба, любовь
— Успокойся, брат, — шептал Сергей, вытирая пот и кровь с моего лица. — Все будет хорошо!
— Где Гасюнас? — спросил я. — Что с ним?
— Он не может говорить, — ответил кто-то из артистов, стоящих в дверях. — Врач что-то ему колет.
— Прошу посторониться! — раздался властный голос. И два человека в белых халатах забрались в машину. В одном из них я узнал нашего ветеринара.
— Вот натворили, — пробормотал он.
Бегло осмотрев меня, врачи наложили давящую повязку и жгут. И только когда машина тронулась, я потерял сознание.
Очнулся я в краевой больнице. Надо мной колдовали люди в белых халатах, шапочках и повязках, скрывающих лица. Над головой висела громадная лампа.
Слышались лязг инструментов и приглушенные голоса:
— Скальпель, шприц!
— Держите эту…
— Тяните… вот так… Еще одну…
Я попробовал шевельнуться.
— А, очнулся, укротитель! — обрадовался хирург. — Вот и хорошо. Так говоришь, кошки царапаются?
И он ласково усмехнулся. Глаза его показались мне знакомыми и удивительно добрыми. Повязка его и шапочка были мокрыми от пота. Я снова попытался двинуть ногой, но не почувствовал ее. «Ампутировали!» — мелькнуло в голове.
Собравшись с силами, я попытался подняться, но меня удержали двое молодых ассистентов.
— Спокойно, больной, — сурово приказал голос хирурга. — Надо лежать спокойно.
— Моя нога, — выдавил я, — цела?
— Как понять «цела»?
— Не отняли?
— Зачем она нам?! — удивился хирург. — Вам она нужнее. — И он тихо засмеялся.
— Значит, не будете ампутировать?
— Успокойтесь: ничего с вашей ногой не случится. Скажите лучше, — меняя шутливый тон насерьезный, спросил хирург, — в каком белье вы были, когда она вас грызла?
— В шелковом, — ответил я, мысленно поблагодарив Плахотникова за науку.
— Значит, меньше заботы. Не надо каждую рану так тщательно мыть и чистить.
Во время разговора меня несколько раз переворачивали то на бок, то на спину, то на живот. Чтобы не застонать, я спросил:
— Раны опасные, доктор?
— Да нет, ничего подходящего. Больше незначительных.
— А всего сколько?
— Не считал, — ответил врач и, обратясь к кому-то, попросил: — Валера, займись.
Тот, кого он назвал Валерой, стал считать:
— Тринадцать, четырнадцать… семнадцать…
Я жадно прислушивался.
Когда меня в последний раз перевернули на живот, чтобы зашить затылок и спину, тот, кого назвали Валерой, громко произнес:
— Двадцать шесть ран!
— Ну, — сказал хирург, — это не так уж страшно. Вы легко отделались — если, конечно, нога и левое плечо будут хорошо заживать. Как себя чувствуете? Не тошнит?
— Есть немного.
— Это от новокаина. Пьете?
— Нет.
— Курите?
— Нет.
— Женаты?
— Как вам сказать…
— Дети есть?
— Пока еще нет.
— Не пьете, не курите, детей нет! Так что же вас заставляет на тигров бросаться?! — поинтересовался хирург.
— Любовь! — не задумываясь, ответил я.
— Любовь к чему? К риску? К славе?
— Ко всему перечисленному, но главным образом — к животным.
— К животным?! А если они вас сожрут?
— Подавятся, я костлявый.
— Не сказал бы, — врач покосился на рельефную мускулатуру, которой я так гордился.
— Все равно не сожрут!
— Вы, как я понял, намерены и дальше с ними встречаться?
— Конечно.
— А я где-то слышал или читал, что если хищник почует запах крови или хоть раз набросится на человека — с ним уже не справиться. Он будет все время бросаться. Разве не так?
— В принципе, так, — морщась от боли, отвечал я, — но пока что на меня не все бросались. Вернее, не все сумели достать.
— Стало быть; есть еще надежда? — мрачно пошутил хирург.
А я вдруг забеспокоился:
— Доктор, разве вы не сумели отремонтировать так, чтобы я встал?
— Отремонтировать? — рассмеялся он. — Неплохо сказано! — И хлопнув меня по ягодице, добавил: — Не пугайтесь, будете как новенький.
Меня еще долго бинтовали, обтирали спиртом, смазывали раны… На шею наложили гипс. Когда закончили, подкатили к столу каталку и переложили меня на холодные и показавшиеся сыроватыми простыни. Один санитар встал впереди, другой сзади.
Меня повезли по бесконечным коридорам и тоннелям. Помню, я удивился количеству больных, попадавшихся на нашем пути. И все как один таращили на меня глаза. Проехав стеклянные двери, я увидел братьев, Иониса, директора Николаева, Афанасьева и многих других. В холл набилось столько народу, что стало тесно.
Все смотрели на меня, как на диковину. Задние поднялись на носки, высовывая головы из-за плеч впереди стоящих, и кто-то изумленно произнес:
— А ноги-то ему не ампутировали!
Славик подошел почти вплотную к носилкам и остановил санитаров.
— Скажите, как прошла операция? — В глазах брата стояли слезы.
— Вам все расскажет хирург А наше дело — возить. Кого в морг, кого в палату, кого в реанимацию.
— Как ты, брат?
Я ободряюще подмигнул и сказал как можно бодрее:
— Жив…
Все заулыбались, а Мстислав пояснил:
— Тебя зашивали три часа десять минут.
— Все нормально? — поинтересовался Сергей.
— Все прекрасно, — ответил за меня вошедший хирург. — Операция прошла благополучно, больному теперь нужен лишь покой.
Любопытствующие поняли, что пора расходиться. Те, кто не успел промолвить ни слова, изо всех сил старались показать свою преданность и стремились пройти к выходу так, чтобы я заметил их присутствие.
Кто-то подобострастно прошептал:
— Бледный какой, словно святой.
— Какой там святой! — заржал санитар. — Обескровленный.
Плотная стена родных и друзей, знакомых и незнакомых медленно редела. По-детски всхлипывая, за что-то быстро и невнятно извинялся Николаев. Я слышал отдельные слова, но смысла не понимал.
Сообразив, что никого пока не выгоняют, толпа остановилась и потекла обратно. Все вдруг загалдели, обсуждая, буду ли я работать.
— Если начнется заражение, ему отнимут ногу. А какой артист без ноги?!
— Видал, какая рана у него в паху? Разве такая зарастет!
— Что делать… Даст Бог, поправится.
— Лишь бы кураж не потерял, а то вылечиться вылечится, а в клетку войти побоится.
— Товарищи, тише! Дайте дорогу санитарам, — сказал хирург и подмигнул мне.
Но его никто не слушал. Все продолжали переговариваться. А, главное, все — и родные, и знакомые, и даже те, кто не знал меня, дружески улыбались мне, желали здоровья. Посылали воздушные поцелуи.
— Крепись, брат! — услышал я голос Мстислава.
