Хью Тревор-Роупер - Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945
Фрейтаг фон Лорингхофен, Больдт и Вайс тоже продолжили свой путь. Правда, у них не было никаких документов, и они в бегстве руководствовались только своими интересами. Расставшись с Иоганмайером и его группой на Пфауэнинзеле, они добрались до Ванзейского гарнизона как раз в тот момент, когда он начал попытку прорыва, в результате которой часть личного состава погибла, а остальные попали в плен. Бежать удалось лишь Фрейтагу фон Лорингхофену и Больдту. Ночью в лесу Больдт попытался покончить с собой, приняв большую дозу морфия, но Лорингхофен заставил его сунуть три пальца в рот и вырвать смертельную дозу, чем спас Больдту жизнь. После этого они пошли на запад, ускользали от русских патрулей, переплывали реки и, в конце концов, попали в плен к западным союзникам.
Так окончились эти последние дни – низвержением гитлеровских апостолов. Фюрер был мертв, завещание его утрачено, сообщники убиты, пленены или, как безымянные бродяги, скитались по лесам Центральной Германии. Старый центр власти растворился без следа, и новый центр возник в Шлезвиг-Гольштейне. Этот новый центр со старым не связывало ничего, кроме двух телеграмм, в которых Дёница извещали о его назначении преемником, и отвратительной тени разочарованного Гиммлера.
Ибо, если Дёниц с большим огорчением принял совершенно ему ненужное назначение, то Гиммлер с еще большим неудовольствием узнал о том, что был лишен вожделенного наследства. Рухнули все его планы. Установившаяся было определенность канула в безвозвратное прошлое. Жизнь снова стала бесцельной. Он продал душу дьяволу – предал свою веру и забыл о клятве безусловной верности – и теперь платил за это высокую цену. Он, конечно, явился к Дёницу и предложил ему свою службу, но предложение это было безрадостным и едва ли сулившим успех. Между ним и Дёницем не было практически ничего общего, если не считать полного политического невежества. Как сказал по этому поводу секретарь Гиммлера, «в чисто военном окружении гроссадмирала никто не понимал чисто политического отношения Гиммлера к западным державам». В ту ночь Гиммлер подумывал об отставке. Он еще не знал, что Гитлер уже сместил его со всех постов, и ему даже в дурном сне не могло присниться, что его может разжаловать Дёниц. Гиммлер даже помышлял о самоубийстве.
Гиммлер не покончил с собой, во всяком случае, пока не покончил. Для оторванного от реальности человека нет ничего невозможного, и в ту ночь отлетевший дух вернулся к Гиммлеру, пробудив старые фантазии, – к Гиммлеру вернулся Шелленберг. Шелленберг не считал положение затруднительным. Все будет хорошо, если Гиммлер доверится ему. Где бы Шелленберг ни появлялся, он всюду видел, с каким вниманием прислушиваются к нему и к его политическим высказываниям. Мог бы Дёниц без «моих оригинальных предложений» сместить Риббентропа и назначить на его место добросовестного Шверина фон Крозига? Разве Шверин фон Крозиг не просил Шелленберга о содействии? Разве не прислушивались все к его мнению относительно северного вопроса и чешской проблемы? Разве Кейтель и Йодль не считали его самым искушенным специалистом по международным отношениям? Шелленберг предложил свою кандидатуру для переговоров со шведами или генералом Эйзенхауэром. Теперь все казалось ему возможным. Так стоит ли Гиммлеру отчаиваться? Гиммлер согласился с Шелленбергом и решил не отчаиваться. Действительно, если Шелленберг достоин доверия, то надо присоединиться к хору почитателей его гения. В течение нескольких дней (мы узнаем об этом из весьма пристрастного источника) между Гиммлером и Шелленбергом состоялось несколько бесед, суть которых сводилась к следующим высказываниям: «Если бы я прислушался к вам раньше» и «Вероятно, вы первый немец, которому стоит позволить что-то сделать для нашей несчастной страны». Как говорит по этому поводу Сэмюэл Батлер: «Преимущество восхваления самого себя заключается в том, что похвалы можно намазывать толстым слоем и только на нужные места».
В своем странном и безответственном оптимизме Шелленберг и Гиммлер, впрочем, были не одиноки. В конце концов, атмосфера Шлезвиг-Гольштейна была, как и вся атмосфера нацистской Германии, пропитана ядовитыми миазмами, порождавшими фантастические идеи в головах принюхавшихся к ним личностей. Как Борман надеялся получить прежнюю власть при Дёнице, так и Риббентроп рассчитывал на сохранение своего политического влияния и в будущем. В день своего смещения он набросал направленный Дёницу документ, в котором предлагал, чтобы независимое германское правительство в Шлезвиг-Гольштейне добилось признания союзников и стало ядром новой «национальной и национал-социалистической Германии»[249].
Каким бы узколобым фанатиком ни был Дёниц, он, по крайней мере, не был лишен здравого смысла практичного человека. При всем его политическом невежестве он не был политическим глупцом. Анализируя свалившееся на него наследство, он сначала содрогнулся от него. Дёниц потребовал убедительных доказательств подлинности санкции Гитлера, а следовательно, юридического подтверждения своих собственных полномочий. Он приказал под присягой опросить всех людей, отвечавших за получение из бункера и расшифровку телеграмм, чтобы удостовериться в их подлинности. Пока проверялись телеграммы, Дёниц принялся разбираться в своих новых обязанностях, меняя их по своему усмотрению. Как все консерваторы, он рассчитывал опереться в эти часы страшного разгрома на правительство, состоявшее из аполитичных министров. Последнюю волю Гитлера, точнее, те короткие отрывки ее, которые содержались в телеграммах, навязывало ему правительство, включавшее Бормана, Геббельса и Зейсс-Инкварта. Дёниц ничего не знал о судьбе Геббельса и Бормана, но даже приказ Гитлера не мог заставить его включить в правительство таких отпетых нацистов. Телеграмма, в которой говорилось о его назначении преемником, уполномочила его принимать меры, «которых требовала сложившаяся ситуация». Действуя по ситуации, он уже назначил Шверина фон Крозига министром иностранных дел, а теперь на том же основании он решил не следовать распоряжениям второй телеграммы. Он решил постепенно освободиться от тягостного присутствия компрометировавших его нацистов, в частности, от присутствия Гиммлера.
2 мая Дёниц перенес свою ставку из Плоэна во Фленсбург, городок на датской границе. С ним, как неофициальный пока член правительства, туда отправился Альберт Шпеер. Теперь, когда Гитлер был мертв, Шпеер смог наконец привести в исполнение свой давно задуманный план, чего не мог сделать при жизни фюрера. 3 мая записанная им в Гамбурге речь прозвучала наконец по радио, и теперь, после многих лет пустых лозунгов и трескучих фраз, немцы услышали трезвый голос технократа, призывавшего их не предаваться отчаянию, не давать крушению политических иллюзий перерастать в апатию, но работать, чтобы не допустить голода и разрушения основ народной жизни. Необходимо «в тех пределах, в каких прикажут или разрешат союзники», ремонтировать железные дороги; надо всеми силами сохранять промышленность и торговлю, а производители продовольствия должны иметь приоритетное право на получение горючего, средств производства и их распределения. Призыв сохранить «биологическую основу существования» немецкого народа был, по крайней мере, более практичным способом спасения, чем хитроумная политическая эквилибристика Шелленберга.
