Оуэн Мэтьюз - Антисоветский роман
Мои западные друзья, внезапно обнаружив, что их пакеты акций испарились, а бизнес погиб, то и дело приглашали меня на прощальные вечеринки. Одну из них устроила в ресторане «Старлайт Динер» гламурная девица из Калифорнии с силиконовым бюстом — та, что организовала торговлю «гербалайфом» по всей России. Чтобы гости не скучали, она пригласила артистов цирка, которые, для увеселения публики, танцевали на битом стекле и протыкали щеки шпагами. Кто-то поставил Битлз — «Get Back» и «Money» — в исполнении АББА.
В преддверии последнего года XX века я и сам оказался в тупике. Я чувствовал себя невероятно измученным и уставшим и вечером замертво падал в постель, а утром просыпался без сил. В очередной раз меня настигла черная депрессия. Я все чаще стал задумываться о смерти Яны, ощущал себя заурядным и выдохшимся. Не в силах выйти на улицу, я долгими вечерами сидел дома у окна, смотрел на бесконечно падающий снег, вслушивался в приглушенный шум улицы.
Я встретил Ксению Кравченко — высокую, стройную девушку, с мальчишеской стрижкой, в поношенных джинсах — на обеде у ее бельгийской подруги, который та устраивала в своей квартире в одном из арбатских переулков. От нашей первой встречи мне больше всего запомнилась не ее внешность, не наш разговор, а почти мистическая, внезапно овладевшая мною уверенность, что эта девушка станет моей женой. Как ни странно, но именно так оно и было. «Внезапно он понял, что всю свою жизнь любил именно эту женщину», — процитировал я друзьям в тот вечер булгаковскую строчку из «Мастера и Маргариты». Через несколько дней мы с Ксенией впервые поцеловались на скамейке у Патриарших прудов, почти рядом с тем местом, где материализовался Воланд.
Ксения была умна и красива — два слова, которые легко произнести вместе. Но на деле каждая мудрая женщина, сознающая свою власть над мужчинами, должна признаться, что в ней есть нечто от горгоны Медузы. При всем своем уравновешенном и миролюбивом характере Ксения обладала поразительной способностью выворачивать людей наизнанку. Уже после нескольких недель нашего с ней общения я почувствовал себя очистившимся, глубоко изменившимся. Иногда этот процесс проходил для меня весьма болезненно, но результаты были поистине восхитительными.
Конец безумных 90-х. Оуэн и Ксения на праздновании Хэллоуина в Доме ученых. 1999 год.
У нас не возникало никаких критических или драматических ситуаций. Напротив, я часто обнаруживал, что Ксения совершенно безразлична к жизни в целом и ко мне в частности. Казалось, она не желала принимать всерьез все, что происходит вокруг. Вместе с тем она стала зеркалом, в котором я видел свою безжалостно вскрытую душу. Моя страсть к московской фантасмагории, извращенный интерес выискивать самое грязное и прогнившее — все это вдруг показалось мне по-детски глупым, пошлым и фальшивым. Я не успел даже понять, что происходит, как Ксения отсекла меня от моего прежнего порочного «я» и дала мне возможность увидеть в себе человека нормального и здорового — и даже потенциального мужа и отца.
Нравственные устои и уверенность в себе надежно защищали Ксению от грубой действительности, она проходила сквозь всю грязь и низость московской жизни, оставаясь чистой и незапятнанной. Как будто она и ее семья пришли из иной, благородной России. Она вела родословную от старинного рода художников и жила в великолепной квартире, которая принадлежала ее предкам с 1914 года. В доме с антикварной мебелью и картинами царила атмосфера покоя и давно устоявшегося стиля жизни, что мне доводилось наблюдать лишь в старых загородных домах Англии. Их дача на берегу Москвы-реки, на Николиной горе, где я пишу эти строки, соседствует с дачами известных писателей, художников, музыкантов и кинорежиссеров — представителей культурной элиты сталинской эпохи и их наследников, таких, как Прокофьевы, родственники знаменитого композитора, Михалковы и Кончаловские. Семейство Ксении хорошо знает три поколения своих соседей, и кажется, что все они выросли такими же трогательно беспомощными, как обедневшие дворяне из «Вишневого сада». Они принадлежат к тем, кого называют баловнями судьбы, и даже почти вековая история советской власти не оставила на них своих шрамов. Их обаятельная рассеянность и непрактичность не имеют ничего общего с железной волей поколения советских людей, типичным представителем которых является моя мама.
Через некоторое время Ксения перебралась жить ко мне. Мы обедали в спальне с кроваво-красными стенами, любуясь моей кошкой, играющей в лужицах солнечного света на полу у окна. Ксения вставала, когда я уходил на работу, занималась живописью или делала наброски, а когда я возвращался, мы вместе готовили грандиозный обед и пили дешевое красное вино. Никогда я не был так счастлив.
Осенью 1999 года в России разразилась новая война. И началась она не с перестрелки, а с мощных взрывов в подвалах жилых домов на улицах Москвы и Волгодонска. Я видел, как пожарные и спасатели ищут живых людей в еще дымящихся развалинах в Печатниках и на Каширском шоссе, видел разбросанные повсюду взрывной волной свидетельства их скромной, непритязательной жизни. На груде кирпичей валялись деревяшки — все, что осталось от старого дивана, а у меня под ногами с треском лопались детские пластмассовые погремушки. Здесь погибло более трехсот человек.
В терактах обвинили чеченцев, и уже спустя несколько недель танки российской армии ворвались в отколовшуюся мятежную республику. Иностранным корреспондентам запретили передвигаться по Чечне самостоятельно, были разрешены лишь организованные Кремлем поездки на автобусах, но их водители не хотели даже приближаться к передовой линии. Почти всю зиму я изобретал самые разные способы, чтобы тайно проникнуть в Чечню: то с боевиками, то с промосковскими чеченцами, несколько раз мне удавалось затесаться в группу российских журналистов, а иногда я договаривался с русскими командирами, и они разрешали мне побывать в их части.
Во время последней — тринадцатой — поездки с моим другом, Робертом Кингом, фотографом, мы оказались недалеко от села Комсомольское. Российская армия окружила остатки главных сил боевиков, отступивших из Грозного, и целых три дня поливала это небольшое селение огнем ракетных установок и артиллерии. Мы прибыли туда на четвертый день, на рассвете, когда предутренний туман уже начал рассеиваться, и обнаружили, что русские батальоны, которые несколько дней занимали траншеи вокруг села, уже ушли, оставив после себя кучи мусора и глубоко перепаханную гусеницами танков землю. Мы беспрепятственно въехали в Комсомольское.
