Евгений Фокин - Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943–1945 гг.
В августе сорок пятого и до нас война докатилась. Признаться, у нас и боев-то не было. Войска ушли вперед, а мы по-прежнему стоим, границу охраняем. Японцев тоже не видим. Как-то пришло сообщение командованию, что из ближайшего к нам городка японцы ушли. Послали нас 32 человека на «студебекерах» в разведку. Дорога была тяжелой: пришлось валить деревья, делать настил, но все же к вечеру добрались до цели. В городе уже вовсю хозяйничали китайцы. Нас они встретили тепло, радушно. Выяснилось, что, перед тем как уйти, японцы сложили оружие, получили от китайцев в этом расписку, а сами двинулись пешком. Мы сутки отмечали это событие. Нас поили, кормили, как дорогих гостей.
— И никакой перестрелки не было?
— Я же сказал, что японцы ушли из города раньше нашего прибытия.
— И за это вас наградили?
— Да. Всем сержантам по «Славе», а рядовым — по медали «За отвагу».
— А вторую «Славу» за что?
— Как за что? За победу над Японией! Война кончилась. Всех наградили. Наш ротный за три недели удостоился нескольких орденов, хотя ни разу не покидал свою землянку. Помолчав немного, он продолжал:
— Демобилизовавшись, жил в Куйбышеве, работал маляром. Лет десять тому назад умерла жена. Теперь один. Потом зятя перевели в Москву. Мне купили квартиру, и я тоже переехал в столицу.
А в санатории ему не нравилось. И он уехал раньше времени, даже не попрощавшись.
Волк в овечьей шкуре
На полянке возле изгиба реки, воды которой сонно текли меж заливных лугов, царило оживление. Это работники местной фабрики выбрались на денек из душного городка, вернее, каменного мешка, насквозь прокаленного июльским зноем. По прибытии все принялись за дело. Кто-то полез в воду, кто-то извлек складную удочку и пошел вдоль реки, надеясь на рыбацкое счастье. Мужчины более практичного склада принялись за костер.
Не прошло и часа, как все кружком расселись вокруг скатерти-самобранки. У мужчин после первой разговор оживился, после второй — пошел по интересам.
— Да по мне, война хотя еще бы годика два продлилась, — откровенно признался сидевший в углу товарищ — рослый, представительный мужчина, наш завгар, самодовольно глядя на сидящих пьяными глазками.
— Как тебе так удалось устроиться, — поинтересовался сосед, — при большом штабе служил или сапоги генералам драил?
— Не угадали. По направлению райкома комсомола меня направили в закрытую организацию — военную цензуру.
— А что это такое?
— О! Это важнецкая организация. Кто постарше, помнят: на всех конвертах, приходящих с фронта, всегда красовался штамп: «Просмотрено военной цензурой». Наша группа цензоров располагалась при штабе корпуса или армии в 10–15 километрах от фронта в крупных населенных пунктах или железнодорожных станциях. Жили мы изолированно. К нам заходили только официальные лица. Нами просматривались все идущие с фронта письма. Вначале читали их полностью, но не успевали. Потом приобрели навыки. Уже после трех-четырех предложений становится ясно, о чем он хочет сказать. Если обнаруживали что-либо подозрительное, письмо направляли в соответствующие органы. Таких писем было очень мало. В общем, читали сутками.
Письма читать не только сложно, но и интересно. Пишут их люди разные. Письма семейные — однообразны: о тяжести солдатской службы ни слова. Только беспокойство о ближних, советы, как им выжить в эти непростые годы без кормильца. Письма молодых более интересны, содержательны, разносторонни. Пишут о любви, удаляясь в захватывающую лирику. Откуда только такие слова находят. Рядом с любовью и угрозы за измену.
Во многих письмах, даже «треугольниках», скрепленных мякишем хлеба, пересылались вложения — крупные денежные купюры — по 30 или 50 рублей. Мы читали такие письма более внимательно и, если в них не было ссылки на пересылаемые деньги, изымали. За день таких бумажек набиралось много. Установили контакт с теми товарищами, которые приезжали за письмами, потом везли их дальше — в государственную почтовую связь. Они приезжали к нам через каждые три-четыре дня, и уже с припасом: самогоном, салом, картошкой, пшеном, даже медком баловали. Конечно, и они были не внакладе. В общем, жили как тузы. В конце дня часто устраивали гулянки. Приглашали иногда и местных девочек. Сколько их прошло через наши руки… И начальство нас посещало. Об их приезде нам заранее сообщалось. Они уезжали от нас всегда довольными. После их отъезда мы ждали весточки — приказа о награждении.
Все знали Василия Ивановича как балагура и весельчака, у которого была душа нараспашку, любителя при случае выпить и потешить сослуживцев. Но теперь, после его рассказа, все как-то странно замолчали, не глядя друг на друга.
Первыми загудели, как потревоженный улей, женщины. Мужчины потянулись за папиросками. Застолье распалось. А наш герой громко и беззаботно запел:
А вы могилку мне устройте,
Чтоб я под бочкою лежал…
Курьез
Актовый зал проектного института, пронизанный лучами начинающего по-весеннему прогревать солнца, был переполнен. Как всегда, на встречу с участниками войны пришли руководители института, отделов, кандидаты наук, рядовые сотрудники и недавно влившиеся с институтской скамьи молодые специалисты.
На небольшом возвышении за столом, по крытым зеленым сукном, в два ряда сидели спокойно сосредоточенные ветераны. Вел встречу замдиректора, сухонький, с живинкой в глазах, голову которого обильно посеребрила пороша, сам в дни войны командовавший инженерно-саперным батальоном.
К трибуне подходили бывшие стрелки и минометчики, танкисты и артиллеристы. Несмотря на возраст, они старались держаться подчеркнуто молодцевато и как один говорили о своем участии в боях как-то вскользь, а больше о друзьях-товарищах, с кем шли к победе, о воинском братстве и бескорыстной дружбе. Долг заставлял их стойко переносить трудности и лишения; даже попадая в экстремальные ситуации, они думали, как бы и на этом последнем сантиметре уходящей жизни, когда уже будет совсем невтерпеж, не очернить себя в глазах однополчан, не предать, не растоптать святые надежды своего народа. Этот долг могла оборвать только смерть.
Замдиректора назвал фамилию недавно принятого на должность юрисконсульта. Едва он привстал из-за стола и неторопливо пошел по направлению к трибуне, зал взорвался шквалом аплодисментов. Знали, что он долго служил в армии. Если мужество и доблесть ранее выступавших Родина одарила одним-двумя орденами или боевыми медалями, то грудь юриста походила на иконостас. Она вся сияла, сверкала и переливалась блеском, исходящим от обилия наград. Поднявшись на трибуну, он откинул голову назад, важно раскланялся, а затем по-хозяйски разместился на ней.
