Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Андерсен Йенс
«Луиза, не надо бы писать писем, когда ты подавлен и печален, но я все же пишу, потому что хочу, чтобы ты утешила меня. Скажи что-нибудь хорошее о том, зачем мы живем, если можешь. Все кажется мне суетой и погоней за ветром, но возможно, это оттого, что в стране мрака солнце никогда не восходит».
Все – суета и погоня за ветром. Эти слова – выражение сильнейшего экзистенциального переживания взрослой Астрид Линдгрен: жизнь скоротечна и преходяща, нестабильна, иногда бессмысленна. Однако огромная, тяжелая, статичная пустота, пронизывающая все сущее, редко завладевала Астрид надолго, и в этом суть ее жизненной философии. И не только в молодости и в зрелые годы, но и в старости, когда она уже не была так уверена в своем отношении к Богу. О своей наивной детской вере Линдгрен говорила с юмором и как будто дистанцируясь. Например, в интервью «Экспрессу» 6 декабря 1970 года рассказала, что ребенком верила, будто Бог – это такой старик на небе, которому молятся. И затем на вопрос журналиста: «Верите ли вы по-прежнему в Бога?» – ответила:
«Нет, честно говоря, не верю. Но при жизни отца не осмелилась бы так говорить, он бы сильно расстроился. Наверное, с моей стороны постыдно отказываться от Бога, которого я тем не менее часто благодарю, которому молюсь, когда отчаиваюсь».
В любопытстве, характерном для ее отношений с Богом в конце жизни, Астрид признавалась «Дагенс нюхетер» в апреле 1992 года: «Я сомневаюсь в собственных сомнениях. Часто». Эти слова она произнесла, пытаясь объяснить, что жизнь – погоня за ветром, но это не означает, будто жизнь – сплошь пустота и бессмысленность. Почему же? Потому что в природе царит закон и порядок, объясняла Астрид. И все же недвусмысленного признания журналист не дождался. Старый добрый релятивизм победил:
«Откуда цветам известно, что весной они должны распускаться, откуда птицам известно, что они должны петь? Ученые думают, будто все могут объяснить: творение, всю историю человечества. А я – я спрашиваю: как все может быть настолько упорядочено? И почему же мы, люди, столько думаем о религии? Что наводит человека на такие мысли? Так что я сомневаюсь в собственных сомнениях. Часто».
Самые мрачные аспекты жизненной философии Астрид Линдгрен – скоротечность жизни и конечность всего сущего, неизбежное одиночество человека. От этого представления Астрид никогда не отказывалась. В молодости она писала об этом Анне-Марие Фрис. В старости – подростку Саре Юнгкранц: «Каждый из нас заточен в одиночество. Все люди одиноки». А в зрелые годы – 8 сентября 1961 года – написала Луизе Хартунг: «В конечном счете каждый человек – маленькое одинокое существо, которому не на что опереться». Даже в некоторых детских книгах Линдгрен отражается ее пессимистический взгляд на основы человеческого бытия. И яснее всего – в окончании «Мы – на острове Сальткрока», когда на первый план выходит взрослый рассказчик и какое-то мгновение повесть звучит подобно Екклесиасту:
«Иногда снится, что бегаешь и что-то ищешь. И это что-то необходимо найти. Найти как можно быстрее. Дело идет о жизни и смерти. Мечешься в страхе, ищешь и ищешь, страх все растет, но найти – не находишь. Все напрасно».
И все же не напрасно. Или, как Астрид Линдгрен писала Анне-Марие, Эльсе, Луизе, Саре и другим, «Life is not so rotten as it seems». Эти слова были необходимым противовесом меланхолии, унынию и «абстрактной скорби», как это называла Астрид. Скорбь была для нее связана с чувством одиночества, которое преследовало ее в зрелости и старости.
Лирика, философия и эссеистика практически всю жизнь остаются любимым чтением Линдгрен, она часто листает Библию и черпает в ней вдохновение. Астрид поет и цитирует старые песни и сама пишет тексты к песням для многочисленных экранизаций своих произведений. В сборнике «Траляля и другие песни» («Hujedamej och andra visor», 1993) мы встречаемся с Линдгрен-лириком, например в стихотворении «Песенка о том, как коротки жизнь и любовь», где она обобщает свой жизненный опыт: «Как исчезает мечта / так и жизнь коротка». (Фотография: Якоб Форшель)
В центре мировоззрения Астрид Линдгрен была мысль о том, что среди всех мучений, огорчений и разочарований из-за погони за ветром есть время и для радости, наслаждения, поэзии, любви, игры. И кто же лучше всех умеет жить в настоящем, как не дети – и внутренний ребенок во взрослом? Как объявил мальчик Андерс в начале книги «Калле Блюмквист и Расмус», «жизнь коротка, и… надо играть, пока не поздно» [73].
Этот день и есть жизнь.
Жизнь может закончиться в один день, и в один-единственный день можно прожить целую жизнь. Суть жизненной философии Астрид Линдгрен заключалась в том, чтобы извлекать все возможное и лучшее из отпущенного нам короткого срока на земле. Но как? Об этом захотели узнать в журнале «Фемина» в 1967 году – а еще о том, как же шестидесятилетней Астрид Линдгрен удается оставаться такой «безвозрастной». Вот что ответила Линдгрен:
«Я просто живу… настоящее кажется мне таким любопытным, таким содержательным, что у меня как будто не остается времени ужасаться тому, как оно будет дальше. Мне кажется, нужно каждый день проживать как единственный. „Этот день и есть жизнь“. Но иногда я чувствую, что столького еще хочу, и понимаю, что не успею. <…> Вообще-то, я считаю, что жизнь – это скоропреходящая нелепица, за которой наступает великая тишина. Но тот короткий срок, что нам отпущен на земле, нужно наполнять содержанием».
В 1997 году, через две недели после своего девяностолетия, Астрид написала благодарственное письмо старому другу и коллеге по цензурной службе военного времени профессору-слависту Леннарту Чельбергу. Разговорам о давно прошедшем юбилее и о четырнадцати мешках с письмами, которые приволокли Астрид сотрудники почтового отделения на углу Далагатан и Оденгатан, она предпочла воспоминания о совместной работе. Но и эта работа казалась чем-то очень далеким. «Все на свете было так давно», – заключала Линдгрен.
Конечно, газеты, теле– и радиостанции всего мира наперебой просили ее дать интервью в связи с юбилеем. Двое видавших виды репортеров со шведского радио удостоились аудиенции, однако успех был весьма условным, вспоминает Карин Нюман. Интервьюируемый и интервьюер не раз поняли друг друга превратно, а когда Астрид спросили, была ли у нее цель своими книгами учить детей родному языку, писательница коротко ответила: «Нет, мне на это наплевать!» И это были последние слова народной любимицы в эфире шведского радио.
Безумный поток писем в день рождения 1997 года напугал Астрид Линдгрен: она всегда полагала, что день рождения – это обязанность, что нужно по возможности участвовать в торжествах, но должны же быть какие-то границы! Письма шли со всех уголков света. Карин Нюман вспоминает, что, как и прежде, Астрид искренне удивлялась своей славе и новым наградам. В 1997-м такой наградой стало почетное звание «Швед года за рубежом».
«Я читала ей вслух письма – в них говорилось, какую важную роль сыграли ее книги в жизни некоторых людей, и вдруг мама посмотрела на меня и произнесла: „А тебе не кажется это странным?“ – „Нет“, – ответила я честно и принялась за следующее письмо. Узнав, что ее, „глухую полоумную старуху“, выдвинули на „Шведа года за рубежом“, она смеялась над этой, как ей казалось, нелепостью два дня».
В многочисленных письмах, полученных Астрид Линдгрен за последние двадцать пять лет ее жизни, были не только благодарности, но и просьбы – в том числе просьбы о финансовой помощи от частных лиц и организаций в Швеции и за рубежом. Немолодая уже писательница пыталась рассуждать трезво, но ей, натуре, склонной к сочувствию, это давалось нелегко. Как и ее героине Мадикен, которая внезапно дарит свой кулончик, дорогостоящее золотое сердечко, бедной Мие, чья семья получила лишь один рождественский подарок: окорок от благотворительного общества.
