Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста - Кагарлицкий Юлий Иосифович
Рассказ о бедствиях, которые терпит Россия, всякий раз предназначен быть доказательством того, что спасение страны – только в большевиках. Одна из глав книги носит название «Созидательная работа в России». Большевики, пишет Уэллс, перед лицом чудовищных трудностей «прилагают все усилия к тому, чтобы из развалин поднялась новая Россия… Конечно, среди большевиков есть твердолобые, закоренелые доктринеры, фанатики, убежденные в том, что достаточно уничтожить капитализм, упразднить деньги и торговлю, ликвидировать общественное неравенство – и сам собою наступит… золотой век. Есть среди большевиков такие недалекие люди, которые готовы отменить преподавание химии в школе, если их не убедят, что это «пролетарская» химия, и запретить любой орнамент, если в него не вплетены буквы РСФСР… как реакционное искусство…
Но есть в новой России и другие деятели с более широкими взглядами, они, если дать им возможность, будут строить. Среди деятелей, обладающих творческими возможностями, я назвал бы таких людей, как сам Ленин, который… недавно выступил в печати с резкой критикой крайних взглядов своих же единомышленников; Троцкого, который… отличается замечательными организаторскими способностями; наркома просвещения Луначарского, Председателя Совета Народного Хозяйства Рыкова; госпожу Лилину из Петроградского отдела просвещения; а также… Красина. Я назвал фамилии, которые первыми пришли мне на память, но ими далеко не исчерпывается список большевиков, которые заслуженно могут называться государственными деятелями. Невзирая на блокаду, гражданскую войну и интервенцию, им уже удалось кое-что сделать». Уэллса в первую очередь заинтересовала постановка преподавания в школе, и он пришел к заключению, что «большевики сумели поднять дело просвещения на поразительную высоту». Правда, здесь с Уэллсом произошло забавное недоразумение. Первой школой, куда его повели, была бывшая Тенишевская гимназия, где учились по преимуществу дети петроградских интеллигентов. Пришли они туда уже после конца занятий, так что на уроках побывать не удалось, дисциплина оставляла желать лучшего, а ученики обнаружили столь редкостное знание творчества Уэллса («Такие пигмеи, как Мильтон, Диккенс и Шекспир, пресмыкались у ног этого гиганта литературы», – заметил по этому поводу Уэллс), что он заподозрил обман. Через три дня 314 он отменил все встречи, назначенные на утро, и потребовал, чтобы ему показали наугад какую-нибудь из соседних школ. Но школа, куда он попал, понравилась ему гораздо больше предыдущей! Правда, там никто не читал Уэллса. И тогда он отказался от мысли, что посещение первой школы специально подстроено властями, но зато пришел к иному, не менее решительному выводу: желая сделать ему приятное, учеников заранее подготовил К. И. Чуковский.
Прочитав это о себе, Корней Иванович так возмутился, что до конца своих дней при каждом упоминании об Уэллсе начинал говорить о нем с неутихающей обидой. Ведь тенишевцы в самом деле зачитывались Уэллсом! Как нетрудно заметить, Уэллс и Рассел во многом близки. И все же Уэллс написал совершенно другую книгу. Книга Рассела открывается словами восхищения Россией. Многие места книги не вызывают сомнения в объективности автора. Однако автор не скрывает ни своей враждебности марксизму, ни полного неприятия диктатуры пролетариата, и полемический задор его так велик, что порою начинает казаться, будто предисловие и некоторые из последующих глав писали люди, стоящие в оценке русской революции на диаметрально противоположных позициях.
Уэллс, напротив, словно бы не заметил героизма революции. Он пишет о России в тоне гораздо более спокойном, но эмоционально и более последовательном. Его задача, как и у Рассела, – заставить западные державы снять блокаду и начать торговлю с Россией, но Рассел посвящает этому несколько абзацев, вкрапленных в поток рассуждений о той опасности для мировой цивилизации, которую несет революция. Уэллс к этому ведет всю книгу. Рассел много говорит о жестокости большевиков, извиняя их, правда, тем, что они честны и что Россия привыкла к таким только методам. Уэллс говорит о жестокости белого террора, а большевиков старается показать «такими же людьми, как мы с вами». Подобная разница в подходе ощущается на каждом шагу. Поэтому Уэллс не стал спорить, когда услышал в Петрограде замечание о том, что Рассел неблагожелательно отозвался о новой России. Да и отношение Уэллса к революции не похоже на расселовское. О том, что старое общество само собой развалится в результате войны, Уэллс писал уже много раз. В русской революции он увидел прежде всего подтверждение этого своего прогноза. Она, считал он, доказала справедливость и другой его мысли. В тех же романах и трактатах рассказывается о том, как после гибели старого мира просвещенные и деятельные люди начнут строить новый, причем в «Современной утопии» эти люди объединены в подчиненную строгой дисциплине организацию, именуемую «самураи Утопии». Нечто подобное он увидел в большевиках. И если большевики делали что-то не так, то объяснение для этого у него было двоякое. Во-первых, они были чрезвычайно неопытны в государственных делах, а во-вторых, приняли ошибочную теорию Маркса. Она помешала им понять, что на самом деле произошло и происходит в России. В этом – главная причина той небывалой враждебности к Марксу, которую Уэллс проявляет в «России во мгле». При том, что Уэллс никогда не принимал теорию классовой борьбы, он раньше высказывался о Марксе в совершенно ином тоне. Вот, например, что он говорил о нем в трактате «Новые миры вместо старых». Маркс первый поставил социализм на историческую основу. Маркс доказал, что современное буржуазное общество имело начало и неизбежно будет иметь конец. Он первый соединил демократию и социализм. «Его интеллектуальная сила была так велика, что он озарил светом своей концепции всю современную историю человечества… И сколько бы софизмов ни удалось найти, отрицая величие Маркса (можно ведь найти софизмы и для того, чтобы заставить усомниться в величии Дарвина), – он остается великим основоположником современного социализма». Однако желание доказать, что революция в России произошла «не по Марксу», заставило Уэллса словно бы забыть, что он писал о Марксе до этого. Впрочем, поношение Маркса в «России во мгле» имело, по-видимому, и другую причину. Посылая «Россию во мгле» Горькому, Уэллс писал ему: «Вы увидите, что я не польстил большевикам. Если бы я сделал это, результат был бы обратный тому, которого я добивался». И действительно, подчеркнуто антимарксистская позиция Уэллса лишь придавала в глазах большей части английской публики достоверность его русским наблюдениям. Рассел спорил с Марксом на протяжении всей второй половины своей книги. Уэллс в столь продолжительные споры не вступает. Он только делает все возможное для того, чтобы публика поверила в его объективность. Русский перевод «России во мгле», изданный в 1922 году Государственным издательством Украины, был уже вторым ее русским изданием. Годом раньше она была напечатана в Болгарии с предисловием князя Трубецкого, который заявил, что книга Уэллса «должна быть признана вредной». И правда, «Россия во мгле» прежде всего противостояла белогвардейской пропаганде, невероятно в то время злобной, а отстраненность Уэллса от марксизма, его поза стороннего наблюдателя только усиливали действенность этой контрпропаганды. В Англии же книга Уэллса оказалась аргументом в споре, который вели между собой политики. Когда до Лондона дошла весть о февральской революции и отречении Николая II, Ллойд Джордж воскликнул: «Одна из целей этой войны уже достигнута!» Однако подобный приступ радости испытывал в английском правительстве, пожалуй, только его глава. Правое крыло в кабинете министров было очень сильно. Черчилль, Керзон и Сесил отнюдь не были в восторге от случившегося в России и заставили кабинет присоединиться к приглашению в Англию, посланному Георгом V Николаю II. Положение дел изменила лишь твердая позиция английского посла в Петрограде Джорджа Бьюкенена. Бьюкенен (недаром Николай терпеть его не мог!) сначала убедил министра иностранных дел Временного правительства Милюкова не передавать телеграмму адресату, а затем добился от Лондона отмены приглашения.
