Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна

7-го ноября было арестовано на той же даче семейство Львовых^[243], наших сожителей, и мы с сыном оказались совсем одни, в запечатанной даче, без дров, в страшной тоске.

Я обратилась в Литфонд, и нам устроили комнату на 2 месяца, при Доме отдыха писателей в Голицыне, с содержанием в Доме Отдыха после ареста мужа я осталась совсем без средств. Писатели устраивают мне ряд переводов с грузинского, французского, немецкого языков. Еще в бытность свою в Болшеве (ст<анция> Болшево, Северной ж<елезной> д<ороги>. Поселок Новый Быт, дача 4/33) я перевела на французский ряд стихотворений Лермонтова – для «Ревю де Моску» и интернациональной литературы». Часть из них уже напечатана.

Я не знаю, в чем обвиняют моего мужа, но знаю, что ни на какое предательство, двурушничество и вероломство он не способен. Я знаю его – 1911 г. – 1939 г. – без малого 30 лет, но то, что знаю о нем, знала уже с первого дня: что это человек величайшей чистоты, жертвенности и ответственности. То же о нем скажут друзья и враги. Даже в эмиграции, в самой вражеской среде, никто его не обвинил в подкупности, и коммунизм его объясняли «слепым энтузиазмом». Даже сыщики, производившие у нас обыск, изумленные бедностью нашего жилища и жесткостью его кровати (– «Как, на этой кровати спал г<осподи>н Эфрон?»), говорили о нем с каким-то почтением, а следователь – так тот просто сказал мне: – «Г<осподи>н Эфрон был энтузиаст, но ведь энтузиасты тоже могут ошибаться…»

А ошибаться здесь, в Советском Союзе, он не мог, потому что все 2 года своего пребывания болел и нигде не бывал.

Кончаю призывом о справедливости. Человек душой и телом, словом и делом служил своей родине и идее коммунизма. Это – тяжелый больной, не знаю, сколько ему осталось жизни – особенно после такого потрясения. Ужасно будет, если он умрет неоправданный.

Если это донос, т. е. недобросовестно и злонамеренно подобранные материалы, – проверьте доносчика.

Если же это ошибка – умоляю, исправьте, пока не поздно.

Марина Цветаева

Сергей Эфрон

Отрывки из протоколов допросов С.Я. Эфрона

– Почему вы скрываете связь с иностранными разведками?

– Я не скрываю, а отрицаю это.

– Думаете, вам удастся уйти от ответственности?

– Я принимаю ответственность за всю мою прошлую жизнь, но не могу принять на себя ответственность за то, чего не было. <…>

– А какую антисоветскую работу вела ваша жена?

– Никакой антисоветской работы моя жена не вела. Она всю жизнь писала стихи и прозу. В некоторых своих произведениях она высказывала взгляды несоветские…

– Не совсем это так, как вы изображаете. Мы знаем, например, что в Праге ваша жена активно участвовала в издаваемых эсерами газетах и журналах. Ведь это факт?

– Да, это факт. Она была эмигранткой и писала в эмигрантские газеты, но антисоветской деятельностью она не занималась

– Непонятно. Белоэмигранты в своих изданиях излагали тактические установки борьбы против СССР. Что может быть общего с ними у человека, не разделяющего этих установок?

– Я не отрицаю того факта, что моя жена печаталась в белоэмигрантской прессе, однако никакой политической антисоветской работы она не вела…

Сергей Эфрон – Максу Волошину (из давнего письма)

1923 год

Я с детства (и недаром) боялся (и чуял) внешней катастрофичности, под знаком которой родился и живу…

Марина Цветаева

Марина Цветаева – Е. Эфрон

3 октября 1940

Милая Лиля, спешу Вас известить: Сережа на прежнем месте. Я сегодня сидела в приемной полумертвая, п. ч. 30-го мне в окне сказали, что он на передаче не числится. (…) Да, а 10-го годовщина, и день рождения, и еще годовщина: трехлетия отъезда. Але я на ее годовщину, 27-го, носила передачу. Сереже, наверное, не удастся…

Марина Цветаева – Але в лагерь

1941, 18 мая

Дорогая Аля! Сегодня – 30 лет назад – мы встретились с папой: 5-го мая 1911 года. Я купила желтых цветов – вроде кувшинок – и вынула из сундучных дебрей его карточку, которую сама снимала, когда тебе было лет четырнадцать – и потом пошла к Лиле, и она, конечно, не помнила.

А я все годы помнила, и кажется, всегда одна, п.ч. папа все даты помнит, но как-то по-своему…

Из последних Записных книжек Марины Цветаевой

Я (что-то вынимая):

– Разве Вы не видели? Такие чудные рубашки!

– Я на Вас смотрел!

Из медицинской справки о состоянии подследственного Сергея Эфрона, данной врачом больницы Бутырской тюрьмы

Тревожен, мысли о самоубийстве, подавлен, ощущает чувство невероятного страха и ожидания чего-то ужасного…

…В настоящее время обнаруживаются слуховые галлюцинации: ему кажется, что в коридоре говорят о нем, что его должны взять, что его жена умерла, что он слышал название стихотворения, известного только ему и его жене.

Марина Цветаева

Из прощальной записки Марины Цветаевой – сыну

31 августа 1941 года

Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты…

«Писала я на аспидной доске…»

С. Э.

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду и кольцом на стеклах, —

И на стволах, которым тыщи зим,

И, наконец, – чтоб было всем известно! —

Что ты любим! любим! любим! любим! —

Расписывалась – радугой небесной.

Как я хотела, чтобы каждый цвел

В веках со мной, под пальцами моими!

И как потом, склонивши лоб на стол,

Крест-накрест перечеркивала – имя…

Но ты, в руке продажного писца

Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!

Непроданное мной! внутри кольца!

Ты – уцелеешь на скрижалях.

18 мая 1920

«Как по тем донским боям…»

С. Э.

Как по тем донским боям, —

В серединку самую,

По заморским городам

Все с тобой мечта моя.

Со стены сниму кивот

За труху бумажную.

Все продажное, а вот

Память не продажная.

Нет сосны такой прямой

Во зеленом ельнике.

Оттого что мы с тобой –

Одноколыбельники.