Лоуренс Рис - Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть
Однако нельзя объяснить мотивы Гудериана, верой и правдой служившего Гитлеру на посту начальника Штаба сухопутных войск, обыкновенной жадностью и эгоизмом. Как невозможно объяснить их воздействием «харизмы» фюрера, если от нее еще что-то оставалось — поскольку, как мы видели, Гудериан обладал иммунитетом к этой черте личности Гитлера и потерял свою должность в декабре 1941 года в значительной мере потому, что позволял себе спорить с фюрером. Главная причина, по которой Гудериан продолжал столь преданно поддерживать Гитлера, заключалась в том, что, как сказано в его мемуарах, «Восточный фронт балансировал на краю пропасти, из которой нужно было спасать миллионы немецких солдат и простых граждан. Я стал бы считать себя жалким трусом, если бы не попытался спасти армии Восточного фронта и мою родину, Восточную Германию»‹33›.
Как говорит профессор Цитино, не следует принимать за чистую монету все, что Гудериан пишет в своих мемуарах. Его громогласные заявления о том, какое отвращение внушала ему необходимость участвовать в работе «Суда Чести» и преследовать своих коллег не внушают никакого доверия. Гораздо более искренним представляется его гнев, адресованный организаторам покушения. Гудериан считает, что этот заговор был обречен на провал, даже если бы Гитлер погиб. Это объясняется прежде всего неотвратимой угрозой советского наступления — и здесь Гудериан отчасти прав, поскольку заговорщики — точно так же, как и Гитлер, — не имели ни малейшего представления, как вывести Германию из войны против Сталина и избежать мести Советов за причиненные страдания.
К этому моменту многих немцев охватил страх перед местью Красной Армии. Популярная солдатская поговорка гласит: «Дети мои, наслаждайтесь войной, ибо мир будет ужасен!»‹34› И всего лишь три месяца после провалившегося заговора немцы получили представление о том, как могут повести себя советские войска, вступившие на землю Германии. 20 октября 1944 года Красная Армия захватила городок Немерсдорф в Восточной Пруссии, где советские солдаты совершили ряд бесчинств. Точный масштаб преступлений, совершенных в Немерсдорфе оспаривается до сих пор‹35›, но не вызывает сомнения тот факт, что солдаты Красной Армии убивали гражданских лиц и насиловали женщин. Генерал-полковник Райнхардт, например, посетил этот район 25 октября и на следующий день написал своей жене: «Большевики свирепствовали, как дикие звери, убивали детей, не говоря уже о насилии по отношению к женщинам и девушкам, которых они тоже убивали»‹36›.
Для Гитлера, как и для миллионов немцев, то, что произошло в Немерсдорфе, стало символическим ответом на вопрос, стоит ли продолжать борьбу. «Это звери, пришедшие из азиатских степей, — сказал Гитлер, когда ему сообщили про Немерсдорф, — и та война, которую я веду против них — это война за достоинство европейской расы»‹37›. В архивах нет информации относительно того, ощущал ли Гитлер всю иронию подобного заявлении, принимая во внимание, что война «на уничтожение», которую он развязал против Советского Союза, уже стоила советскому народу миллионов человеческих жизней, и одной из главных причин, породивших насилие в отношении немецких гражданских лиц, была жажда мести, которую испытывали бойцы Красной Армии.
И все же насилие советских солдат над немецкими гражданскими лицами если и можно понять, то нельзя простить. Анна Седдиг была одной из сотен тысяч немецких женщин, пытавшихся убежать на Запад и подвергшихся насилию. Она несла на руках своего годовалого сына Зигфрида. «Нам было нечего есть. Зигфрид хотел пить, а я, хоть и была снова беременна, все еще кормила его грудью. Я растапливала во рту снег, чтобы дать ему попить. Наконец-то выпал снег». Однажды ночью, пытаясь найти пристанище для себя и ребенка, она наткнулась на группу советских солдат. «Русские подошли и посветили мне в лицо фонарем. Один из них сказал: „сегодня тебе будет где переночевать“. Местом, где можно было переночевать, было бомбоубежище. Там стоял стол. Всю эту ночь, один за другим, русские насиловали меня на этом столе. Это все равно что умереть. Все твое тело схвачено судорогой. Ты испытываешь омерзение. Омерзение, я не могу назвать это иначе. Они считали нас честной добычей. Я не знаю, сколько их было — десять, пятнадцать. Это продолжалось целую вечность. Их было так много, один за другим. Я помню, один из них тоже хотел меня, а потом сказал: „Сколько ребят здесь уже побывало? Одевайся“»‹38›.
Общая ситуация для немцев складывалась, как никогда, мрачно. То, что союзники могли произвести в совокупности, в разы превосходило то, что могла сделать Германия. В 1944 году, например, Германия произвела менее 35 000 самолетов, истребителей и бомбардировщиков, а Великобритания, США и Советский Союз вместе взятые произвели почти 130 000 самолетов‹39›. И, невзирая ни на какие отчаянные надежды — на «чудо-оружие», которое вот-вот должно было поступить, или на раскол между западными союзниками и Сталиным — к концу 1944 года судьба Германии была уже всем ясна. Лишенная сырья — захват русскими румынских нефтяных месторождений в апреле 1944 года оказался страшным ударом — германская военная машина могла еще протянуть не более нескольких месяцев. Но цена продолжения войны, выраженная в человеческих жизнях, могла оказаться ужасной. За весь 1944 год погибло чуть менее двух миллионов немцев, а в 1945-м эти цифры должны были возрасти пропорционально, притом что в одном только январе 1945 года погибло 400 тысяч немцев‹40›.
Гитлер все еще пытался делать хорошую мину при плохой игре, изображая уверенность, что все «будет хорошо». Это был очень важный фактор для поддержания воли к борьбе в среде лидеров нацистского движения. Когда Гитлер появлялся в узком кругу убежденных нацистов, его оптимизм был заразительным, как и раньше. В начале декабря, незадолго до начала немецкого наступления в Арденнах, обреченного на провал, Гитлер так вдохновил Йозефа Геббельса, рисуя картины прекрасного будущего, которое ждет впереди, что министр пропаганды потом никак не мог уснуть‹41›.
Однако даже Гитлер, не нуждавшийся ни в чьей моральной поддержке и презирающий в людях проявление жалости к самим себе, что было важнейшей чертой его личного магнетизма, сознавал, что Германия проигрывает войну, и с трудом скрывал это понимание от окружающих. После провала немецкого наступления в Арденнах, Николаус фон Белов услышал признание Гитлера, что конец близок и он может обещать только одно — что никогда не «капитулирует» и «утащит весь мир на дно вместе с собой»‹42›.
Пораженческие настроения все больше распространялись среди немецкого населения, и гестапо получило приказ расстреливать «мародеров, дезертиров и прочую мразь»‹43›. Казалось, вера защитников режима, что «фюреру виднее», рушится. В марте 1945 года лишь каждый пятый немецкий военнопленный, захваченный на Западном фронте, выражал веру в Гитлера — в три раза меньше, чем в начале года‹44›.
Ульрих де Мезьер, в то время подполковник, рисует яркую картину быстро стареющего лидера Третьего рейха. «К тому времени Гитлер был уже серьезно болен, парализованная правая рука заметно дрожала, у него была шаркающая походка, синие очки и очень плохое зрение, отчего приходилось все для него печатать крупным шрифтом. Но он совершенно не утратил своего демонического магнетизма. В этот последний период мне пришлось десять или пятнадцать раз проводить ночные совещания в Оперативном отделе в качестве первого офицера (т. е. начальника оперативного отдела), — и я могу отметить два момента. С одной стороны, если говорить о чисто человеческих качествах — он обладал просто неописуемым демоническим влиянием на людей, которому очень и очень мало кто мог противостоять. И те, кто постоянно окружал его, были полностью покорены им. Я знаю лишь несколько человек, которым удавалось устоять перед личной харизмой Гитлера, каким бы невзрачным он ни казался. Однако во-вторых — и это значительно более опасная вещь, — это был человек душевно больной, человек, который гипертрофированно отождествлял себя с немецким народом и жил в этой иллюзорной самоидентификации. Он был твердо убежден, и я сам слышал это из его уст, что немецкая нация не переживет его гибели и гибели национал-социализма. Ей (нации), суждено погибнуть. Это была просто патология»‹45›.
Гитлер действительно не хотел, чтобы Германия досталась победителю целой и невредимой. В марте 1945 года он сказал Альберту Шпееру: «Если война проиграна, то и народ погибнет. И нет никакой необходимости заботиться о том, что понадобится немцам завтра для физического выживания. Наоборот, лучше уничтожить все, что есть, ибо наша нация оказалась слабее, а будущее принадлежит другой — сильной нации на Востоке. В любом случае после этой войны выживут только худшие, потому, что лучшие уже погибли»‹46›.
